Миллион Первый

Военный патруль с красной повязкой на рукаве прохаживался вдоль стен Дома офицеров. Нежно благоухали ночные фиалки и душистый табак на клумбах. Белые стрелы граммофонов табака, казалось, светились в ночной темноте, обволакивающей парк, а прохлада, залетая в открытые окна и раздувая тяжелые зеленые шторы, приятно освежала разгоряченные лица танцующих.

Как только я вошла, изящный молодой человек с черными усиками и красивыми карими глазами быстро пересек большой зал Дома офицеров и пригласил меня на танец. «Джохар Дудаев», — представился он, произнеся, кроме того, еще семь восточных, странно звучащих имен. «У нас на Кавказе принято знать всех своих предков до седьмого колена», — пояснил, поймав мой удивленный взгляд. Началась обычная, ничего не значащая беседа двух впервые встретившихся молодых людей. Оказалось, что наши увлечения и пристрастия во многом схожи. Нам обоим очень нравилась модная в ту пору мелодия «Маленький цветок». Потом Джохар прочитал мне строчки из «Мцыри» Лермонтова, многие его стихи он знал наизусть. Выправка и манеры Джохара напоминали выправку офицера — дворянина Xix века, в то время в нем что-то было от Печорина: возможно, разочарование в жизни и байроновская отрешенность.

Звучала музыка, пары танцевали танго, томно прижимаясь друг к другу, а он, отчужденно глядя на них, рассказывал мне про свою родину, Кавказ: «Когда танцуют Лезгинку, нельзя даже прикоснуться к девушке. Это оскорбление, нанесенное всему роду».

Его бледное лицо и печаль в глазах вызвали из глубины памяти слова, которые часто вспоминались мне потом, когда я думала о нем: «Под чужую песню и смеюсь, и плачу…» Эти строчки из известных стихов Сергея Есенина как нельзя лучше подходили к нему. Он постоянно тосковал по своим горам и ущельям, как птица в неволе по ослепительно синему небу и белым облакам.

Некоторые темы мы обсуждали так, словно были обитателями разных планет. «Твой народ утратил мораль и честь, которые были свойственны когда-то дворянам», — заявлял он. Я возмущалась, спорила, не понимала. «В каждой семье у вас собственные мораль и воспитание». «А как это может быть общественным у чеченцев?» — не сдавалась я, выросшая в семье, где была единственным ребенком. Меня очень любили папа, мама и бабушка, и, наверное, поэтому я была довольно-таки высокого мнения о своих достоинствах.

Особого значения я его словам тогда не придавала. Танцы окончились, он проводил меня до дома и попросил, чтобы завтра утром (это было воскресенье) в 10 утра я пришла на речку — излюбленное место отдыха всего военного городка в выходные дни. Туда приходили семьями с детьми и парами, там играли в волейбол, купались и загорали на пляже с раннего утра и до захода солнца. Я обещала прийти на свидание не задумываясь, как делала это всегда и никогда не приходила.

На следующее утро я была у подруги и рассказала ей про нового знакомого. Ее мать, имея двух дочерей на выданье, знала все про всех молодых людей в гарнизоне, заинтересовалась, услышав имя Джохар. Я приехала в военный городок Шайковка только в июне, после окончания 2-го курса художественно-графического факультета института в Смоленске, меня не было дома целый год и я ничего не знала об этом «странном» молодом человеке. «Он с тобой танцевал целый вечер? — удивлялась она. — Странно, обычно он никогда никого не приглашает… Танцует только «белый» танец, когда девушки сами приглашают, хотя многим очень нравится».

Был уже полдень, когда мы с подружкой пришли на пляж. Отойдя подальше, я прилегла с книжкой. Про нового знакомого уже и не думала, как вдруг… на книгу упала тень Джохара. Он стоял под ярким солнцем бледный от негодования, огненные глаза его, казалось, прожигали меня насквозь. «Мы говорили вчера об отсутствии долга чести — ваше поведение это подтверждает!» Я растерялась — никогда не видела такого взрыва возмущения. Все мои поклонники терпеливо несли ярмо беспрекословной покорности, и повысить голос в моем присутствии было для них равносильно подписанию себе приговора. «Ну, я всегда обещаю прийти на свидание, чтобы не обидеть, и считаю, что не приходить на свидание — мое право…»

— У нас с вами разные понятия об этих вещах, — сказал он грустно и уже без возмущения. — Я ждал вас столько времени только для того, чтобы сказать об этом.

Странное дело, именно эта вспышка гнева заинтриговала меня. Все, кто окружал меня в ту пору, казались мне однообразными, похожими друг на друга. Тот, кого я могла бы полюбить, представлялся мне воплощенным в жизнь образом Артура из «Овода» Лилиан Войнич. Юноша, нервно обрывающий тонкими пальцами лепестки цветов, с бледным лицом, печальными глазами и незаживающей раной в душе, был моей мечтой с шестого класса. Книгу я выучила почти наизусть и только с сожалением думала иногда о том, что мой идеал — всего лишь плод воображения такой же женщины, как и я, поэтому он так и волнует меня. Подобный необычайный сплав тонкости восприятия, обнаженных нервов и несгибаемого мужества просто не существует в природе!..