Миллион Первый

Время захлестывается событиями значительными, историческими. Каждый день, а то и часы насыщены, накалены настолько, что стали судьбоносными для всего народа. Достойны удивления стойкость и сила духа, воля, проявляемые взбунтовавшимся малочисленным народом против гигантской империи зла и насилия. (Хронологию событий ведет наиболее объективно и ответственно Леча Яхьяев. Сожалею, что этот талантливый человек отторгнут от меня, хотя вряд ли возможно оторвать его от своего дела, а это главное.) Оценку всему дадут потомки, когда пройдет какое-то время. Моя же задача — назвать имена тех, кто был рядом в этом бурлящем котле, где перемешалось все и вся.

Что касается лично меня, то я готовился к решающей схватке за право на достойную жизнь с тех пор, как себя помню.

Железную хватку власти я почувствовал слишком рано. Судьба осчастливила меня — я оказался бессознательным свидетелем неслыханного злодейства над моим народом в период депортации. На мою долю выпали испытания на выживание — от физического, духовного, нравственного уничтожения в гигантской машине ада, где любой опрометчивый шаг или слово приводили в смертельные клещи. Душевные раны стали моей судьбой. В том числе и из-за того, что отец своим примером оставил мне в наследство кодекс чести, а сам ушел из жизни, когда мне не исполнилось и семи лет. Эта наследственность, к моему несчастью, никак не вписывалась в замыслы воспитания «нового человека» — гомосоветикус. Репрессивная реальность и кодекс чести горца, да еще подкрепленный образами романтических героев, настолько расшатали мое душевное равновесие, что я потерял всякий страх перед смертью. Смерть с раннего детства я стал воспринимать как естественное продолжение рождения. Выбор пути к недоступной для чеченцев профессии тоже был своего рода душевным протестом и вызовом «системе запретов». А уж сколько барьеров пришлось преодолеть на этом пути, насколько он был тяжким, сможет сказать только тот, кто сам шел первопроходцем. Я имею в виду морально-психологическую часть этого пути…

На этих словах обрывался его дневник. Перевернув последнюю заполненную его рукой страницу, на обратной стороне я легкомысленно написала мое последнее стихотворение «Исповедь», посвященное Джохару, совсем не предполагая, что оно сбудется.

Исповедь

Когда споткнусь я на исходе дня,
Подъем был труден — не суди меня.
Когда в смертельной схватке кровь пролью,
Не осуждай — честь защищал свою.
Когда обманут, предан другом был,
Вновь не суди, я верил и любил.
Когда не различал коварства, зла,
Не осуждай — был сердцем чист до дна.
Когда закроет мне глаза плащом земля,
Тогда суди, но Бог — тебе судья…

Июнь 1994 г.