Миллион разлук

Алису вдруг увлек ритм песни, и она нечаянно выдала "звучок". Все в изумлении обернулись, а девчонка в страусином боа подмигнула ей и сказала хриплым голосом:

- Ого, подружка! Хочешь уехать?

- А я и так улетаю, - улыбнулась Алиса. - Улетаю через час в Югославию на фестиваль в Дубровник.

- Умоляю, разрешите мне отвезти вас в Дубровник на моем аэро, - загудел умоляюще мистер Оазис. - Полный комфорт, ванна из чистого золота...

- Благодарю вас, мистер Оазис, но я уже привыкла к самолетам без ванны.

Скала, с которой он стартовал, затерялась среди своих сестер, а он все еще набирал высоту. Он летел теперь над горным курортом Хаконе и видел сразу несколько отелей, три современных, японских и один старый отель викторианского стиля. Между ними завивалась кольцами головоломная развязка автотрассы. Люди вылезли из машин и следили за его полетом. Впереди синело озеро, где он собирался опуститься, а за озером, занимая целый сектор неба, словно ворота в рай, стояла гигантская симметричная Фудзи.

Все идет нормально, думал он. Я оседлал поток и теперь пролечу сколько захочу. Пока не начну думать о лыжах. В полете главное - не думать о лыжах. Если подумаешь о том, что тебя несут твои лыжи, - конец. Это ты сам летишь. Понятно? Ты и лыжи - это одно целое. Не "ты + лыжи", и не "лыжи + ты", и не Пантелей Толпечня. Ты летун; твое естество в полете. Главное - не думать о лыжах.

- Эй, Джет, завести тебе что-нибудь русское? - услышал он в наушниках голос с телевизионного вертолета. - У нас есть пластинка "Разлука ты, разлука".

- В чьем исполнении? - спросил он.

- Алиса Крылова.

- Не надо. Пустите тишину.

Главное - не думать о лыжах. Это - главное.

Она пела под сильным и знойным юго-западным ветром, на галерее Ректорского дворца, и звук ее расширялся на весь Дубровник. Туристы и далматинцы заполнили Плазу и все боковые улочки, все лестницы Кафедраля и церкви Маленьких Братьев, крепостные стены и башни, они стояли стеной вокруг фонтанов Онофрио, а дети, так те сидели прямо в воде.

Звук ее расширялся сквозь гранит и сквозь мрамор, сквозь бронзу и серебро, пожалуй, даже сквозь годы, думали далматинцы, уж не улетал ли он вспять к причалам пиратской Рагузы?

Главное - петь, думала она. Петь и не думать о связках и гортанных хрящах. Какие еще психоделические эффекты? Я и голос - это одно, это звук. Забыть обо всем, и о фанатике с ультрафиолетовым лицом тоже забыть. Я звук. Все равно мы не встретимся, пока любим друг друга, а разлюбим, так нечего и встречаться. Звук - я. Главное - не думать о хрящах и связках.

- Пробуют какие-то новые усилители, Ханни, - сказал в отеле "Эксельсиор" турист Джонни Гогенцоллерн своей невесте туристке Пегги Габсбург. - Временами кажется, что поет Алиса Крылова.

В конце декабря со сломанной ногой он оказался дома, вернее, в клинике Института усовершенствования врачей.

Огромное желтое с белыми колоннами здание больницы было построено в XIX веке на берегу худенькой речушки Шпильки. Больница в течение десятилетий разрасталась, к ней пристраивались новые корпуса, операционные и инфекционные блоки. Речушка давно уже исчезла, включилась в систему канализации, но в народе больницу все еще называли Шпилькой. "Попал на Шпильку" - так и говорили в народе.

- Жить и видеть, - бормотал Толпечня день за днем, глядя на свою загипсованную и подтянутую на блоке ногу.

Сосед его, хоккеист Саша Луньяк, без конца пел одну за другой модные песенки.

- Опять стою на краешке земли... В городе нашем, эх, многолюдном... Но ты прости, ты прости, капитан, - постарею, побелею, как земля зимой... Но я лечу, лечу, эх, и кричу...

Левая стопа Саши была раздроблена коньком во время десятой игры с "Монреаль канадиенс", но сейчас он был уже, по его выражению, "в порядке", ковыляя на костыле по коридорам, и приносил больничные новости, на которые безучастный Толпечня реагировал слабо.

- Да, Аполлинарьич, - однажды сказал Саша, - вчера в красном уголке одна кадришка-замухрышка, хрипатая такая передала мне для тебя записку. Извини, забыл.

Толпечня надел очки и прочел:

"Шпилька" гудит слухами о знаменитом пациенте. Я все о тебе знаю. Врачи говорят, что хромать не будешь. Что касается меня, то я сегодня уже выписываюсь из отолярингологии. Я сорвала связки, и хрящи мои почти расплавились. Звук пропал навсегда, я и говорю-то теперь только шепотом. Прощай, я прошла ВТЭК и уезжаю в другой город. А. К.

Желаю тебе все-таки прыгнуть с Эребуса."

- Когда ты получил записку? - спросил Толпечня Луньяка.

- Вчера в это же время. Извини, старик, у меня этих записок полный карман. Пока разобрался...

- Дай нож, - попросил Толпечня. - Вон тот, фруктовый.

- Харакири? - с любопытством спросил хоккеист.

Фруктовым ножом Толпечня перерезал нейлоновую нить натяжения. Нога его грохнулась на кровать, как поверженный монумент. Он встал и в несколько приемов подошел к окну. Обломки берцовой кости нестерпимо вспарывали мягкие ткани.