Миллионы, миллионы японцев…

Приветливая субретка нашей мечты принесла нам три дымящиеся «сосиски» — махровые салфетки; потом гибкая Перрета подала стаканы воды со льдом, и, наконец, пухленькая Пернетта поставила роскошные персики. Наш столик получал освещение от зеленоватого аквариума, в котором без конца сталкивались рыбки со шлейфами и рыбки с завитками.

Когда глаза мои привыкли к полумраку, я разглядел маленькие замаскированные ложи вокруг аквариума. Большей частью они были заняты респектабельными дамами, которые по дороге из одного универмага в другой лакомились пирожными.

Мадам Мото и мадемуазель Ринго оживленно «японизировали». Они выложили на столик все мои носки, надевали их на руку, для сравнения накладывали одни на другие на стекле аквариума (к ужасу рыбок в вечерних туалетах). Два персика, покинутые всеми, оплакивали это обстоятельство.

Должно быть, японский словарь необыкновенно богат словами, относящимися к носкам и галстукам. В конце концов я вытащил совершенно новую записную книжку и отважно принялся за первые заметки великого путешественника.

4. Заметки растерявшегося путешественника

Сегодня, два месяца спустя, я впервые перечитал эти первые заметки и не поверил глазам своим. Они так откровенно противоречат моим предыдущим высказываниям, так не вяжутся с их тоном, что мне кажется, будет правильно ничего в них не поправлять. В самом деле, в том, что это мои первые впечатления, я не сомневаюсь, но вовсе не уверен, что знаю истину сегодня. Итак, вот они.

В кафе «У Минетты».

Я все еще не совсем понимаю, почему я здесь, но это очень приятно, и я ничего не имею против. Не знаю, почему я так хорошо чувствую себя с этим народом, в этих магазинах, в этих ресторанах — повсюду… А между тем существуют барьеры языка, обычаев, традиций… Возможно, причина в приеме, оказанном мне мадам Мото… И еще, несомненно, в том, что я ощущаю вокруг себя всеобщую, непринужденную, многовековую доброжелательность. (А как же грозные вояки микадо и генерала Тодзио?.. Они, несомненно, нечто иное, чем этот народ, эти маленькие люди у себя дома…) У меня приятное чувство, что все желают мне добра, что, окажись я один, без денег, без языка, все просто рвались бы мне помочь. Приятна и атмосфера общего трудолюбия… Повар рядом со мной ловко закатывает рис в водоросли, так что получается идеальная трубка, которую он разрезает на равные порции, затем снова моет руки — с удовольствием, тщательно, и это внушает доверие зрителю, даже незаинтересованному, каким был я.

Стоит удалиться от больших бульваров на западный манер, как попадаешь на многокрасочные улочки, словно расцвеченные людьми…

Никогда не видел я такого количества прелестных детей.

Итак, мы находимся в сердце столицы! Что? Эти домишки, эти ухабистые переулки, эти кучи отбросов, где роются собаки, — столица?.. Зато все дома, пороги которых я переступал, отличались более чем идеальной чистотой, там было не просто чисто, а все сверкало, чистота действовала почти удручающе. Но как только выходишь на улицу, снова попадаешь в бидонвиль. Убогий вид, запущенность — не столько свидетельство нужды, сколько пренебрежения (и все же, чтобы не строить иллюзий, скажем: стирка — добродетель бедняков).

Я допустил несколько промахов: у портного поднялся на помост в обуви. Вечно забываю сбрасывать ее! Каждый раз им приходится напоминать мне об этом, а японцы, наверное, стесняются…

Раздвижные двери практичны: открывая их, не загораживаешь коридор.

Эти двери-кулисы, двери-окна создают впечатление жизни в витрине, жизни на улице…

Покончив с персиком, я сразу же машинально набил трубку. Юная Ринго следила своими круглыми (если можно так сказать!) глазами за каждым моим движением, каждым поворотом спички, выравнивающей огонь на табаке. Мадам Мото сказала, что ее племянница впервые видит, как курят трубку. Обе они настаивали, чтобы я не вынимал трубку изо рта, особенно при встречах с журналистами.

Посоветовавшись между собой, они засияли и предложили мне позировать для рекламы какой-нибудь марки зажигалок. Тогда мое фото попадет в журналы… Кстати, я просто не знаю, куда девать коробки спичек; их всучают мне всюду — в ресторанах, в такси, у портного…

Пока я писал эти строки на столе, заваленном носками, мадемуазель Подлесок с удивлением поднесла свой кулачок к моему: в полумраке аквариума ее темная ладонь резко контрастировала с моей белой. Я украдкой наблюдал за ней — похоже, моя белая кожа ей противна… До чего здорово: могу записывать, что хочу, не опасаясь, что кто-нибудь прочтет…