Миллионы, миллионы японцев…

Дядя мадам Мото представил мне «других своих детей» — молодого человека и двух девиц. Мы приятной компанией уселись с поджатыми ногами вокруг столика, на котором тотчас же возникло знаменитое пиво. Мне ужасно хотелось есть, и я в огромных количествах заглатывал жареную чечевицу и соленый арахис и запивал пивом.

— Семеро детей с тремя женами… — с гордостью показала мне на пальцах мадам Мото. Что за муки не иметь возможности общаться с этим милым молодым человеком, с этими двумя девушками, пугливыми и стеснительными, но тонкими и понятливыми. Мы напевали всем знакомые песенки Шарля Трене, Франсиса Лемарка, Маргерит Монно. В завершение банкета отец семейства спел что-то свое… А я спел «На ступеньках дворца». Дети попросили мадам Мото перевести. Она «перевела» одной короткой фразой, которая их не удовлетворила. Тогда я начал излагать содержание при помощи рисунков: вот дворец, на ступеньках сидит девушка, ее обувает маленький сапожник… Мадам Мото долго рассказывала содержание каждого рисунка, и у меня впервые было впечатление, что она делает настоящий перевод. В юных взглядах ее слушателей я читал понимание. Они хотели бы выучить мелодию.

На фоне японской речи самая простая, самая банальная французская фраза кажется мелодией. Все зачарованно настораживают слух. Отец и дети просят меня говорить, сказать что угодно. Я декламирую, стараясь изо всех сил:

Все на свете: сверкающая весна, и осенняя рыжина,
Ветер в лесах, и скорбные тени ушедших друзей,
Отлив, танцующий на песке, и танец девичьих волос на ветру,
Трепет руки в руке, и солнце рядом с вином на столе,
Листвы, и кожи, и детской ладони шелк,
Гуляки, и кухонный чад, и бифштекс, на фаянс проливающий сок,
И беседы живая игра у лесного костра,
И тополя, от реки до самых небес тополя, —
Это все полнота бытия,
Это наши с тобой чудеса, это в нас чудеса, потому что и ты и я
На одной земле. Это наша земля.[19]

Не раскрывая ртов, они вторят музыке французского языка.

Они не просят перевести. Они поняли. У этого вечера есть душа, силой тайного волшебства делающая жизнь выносимой, несмотря ни на что.

Дети дают мне понять через отца и мадам Мото, что у меня красивый рот. Они его хорошо рассмотрели. Я улыбаюсь своему французскому языку, Франции, Галлии, друиды и боги которой изображались с длиннющими языками…

Мы вернулись домой в одиннадцать часов вечера. Старший сын и его жена несли уснувших детей на руках. Комната, в которой мы «ели», превратилась в мою спальню; стол отодвинули к стене, посередине разложили двойной матрац…

(Пока я пишу, мистер Кояма, приняв ванну, проходит к себе через мою комнату. Ступая босыми ногами по податливым татами, уютно завернутый в жестковатое домашнее кимоно, с лицом, размякшим, расправившимся от кипятка, со стянутыми порами, он проходит, как символ хорошего самочувствия, довольства, удовлетворения, простого личного счастья.)

Воскресенье, 14 апреля, 13 часов

В небольшом пивном баре (города Уэда? Восемьдесят тысяч жителей? В двухстах? километрах от Токио…)

(Я делаю эти записи, пока нет мадам Мото. Сделав заказ, она ушла. Между нами разлад…)

Мне все труднее скрывать недовольство «интерпретациями» — это слово очаровательно двусмысленно[20] — моей дамы-менаджера. Я никак не могу к ней привыкнуть. Не далее как вчера она меня неприятно поразила. Я спросил, как сказать по-японски «нет».

— Сейчас узнаю…

Добрых четверть часа она обсуждала этот вопрос с присутствовавшими японцами, призвала на помощь других, за которыми сходили… Ответа я так и не добился.

Руссо, которому я рассказал этот анекдотический случай, не выразил ни малейшего удивления.

— Существует множество способов сказать «нет» в зависимости от обстоятельств, собеседников, темы, — объяснил он. — Они вместе думали, как лучше тебе ответить, что больше всего подходит в этот момент, на этом месте…

А между тем «нет» (звучит как «да» на корсиканском диалекте) стоит в моем разговорнике для туристов вторым словом — сразу после «да».

Лингвистическая несостоятельность мадам Мото вызвала бы у меня лишь улыбку, если бы от этих хорошеньких губок не зависела вся моя жизнь.

Дни и недели текут, и теперь уже для меня совершенно ясно: мадам Мото плохо понимает, что я ей говорю, а то, что она с грехом пополам поняла, не знает, как перевести на японский. Две бессмыслицы — увы! — не всегда нейтрализуют одна другую.

Вчера вечером, прервав ее бредовые разглагольствования, я спросил, сколько лет она прожила во Франции.