Миллиорк

Шагадам, магадам, вакадам.
Чух! Чух! Чух!

(«Изборник»)

Не лучше ли оставить так это мамайство?

«Колдовство, если его разъяснить, не действует, но хочется узнать это магическое слово!

Сезам отворись!»

Хлебникова разъясняет признание Лермонтова:

«Я без ума от тройственных созвучий
И влажных рифм, как например,
на Ю»

Ю сокращенное ени (см. нашу заметку о Пушкине в «Тайные пороки академики»).

Игривое словоновшество

«Но чу! везде полет воюний!»

Долюбство… улюбнулся в любицу. Ягодина любви.

Эго «местоимение» великой вавилонской Лилю, «девы ночи», что являлась мужчинам во сне и мучила их неудовлетворенной любовью, тогдашней полицмейстерши, еврейской Лилит! (Сравни стихи Сологубящего о жене его – Лилит). Она явится при последней схватке мамулийцев.

«Улюбнула в любицу!»

Хлебников даже подыскал русское имя, ближайшее к Лиле (Лилит) –

«Любите носить все те имена,
Что могут онежится в Лялю…»

«Лялю на лебеде
Если заметите,
Лучший на небе день
Кралей отметите».

(«Творения».)

Этакая юная Леда!

«Ляля на лебеде – Ляля любов!..»

Как видение проходят у него белые мавки, ведьмы, русалки и вилы с лебяжьей грудью:

«Коса волной легла вдоль груди,
Где жило двое облаков,
Для восхищенных взоров судей
Для взоров пылких знатков».

. . . . . . . . . .

Когда то рисунки в книге поясняли слово, теперь затемняют.

Но если поверить художникам, украсившим книгу Хлебникова, и если допустить, что рисунки добавляют и раскрывают книгу, то что мы увидим?

На странице 5-й «Творений» Хлебникова поэма о лесной деве «Лиске», а перед этой страницей вкладной рисунок раздавленной (?) собаки с невозможно изломанной (повернутой задом) обнаженной женщиной в позе крайне двусмысленной.

Такая же дама с необыкновенно широким тазом, и перед ст. 22-й.

Как произведения Хлебникова, так и рисунки к ним (Д. Бурлюка), напечатаны без разрешения поэта – но может поэтому они пристали еще удачнее?

Как иначе нарисовать:

«Небистели, небистели
«Мизна
«Мерда. Смердва. –?

Или:

«Гопо, гоп, гопонюй?
«Пинцо, пинцо пей.

У Хлебникова все улыбочкой, т. ч. иному сперва померещится Фет и Верлэн, но в улыбке этой не видно ли смердва и мердва – морда Смердякова?

И еще?..

Небистели – постель и небо, которым привили дурную болезнь или обнажили в самую интимную минуту! Тут и «бла» и «на простине порока пятна». Если Хам посмеялся Хлебников?

«Веселее грехош
Хлебематствует мотеж».

(«Союз Молодежи» ІІІ).

«Я небичь бендный.
Небичь зибкий
и небязь иплюаы голутой»

а ученики учуяли подхватили и уже продолжали:

«Гром из-за тучи, зверея вылез
Громадные ноздри задорно высморкал
И небье лицо секунду кривилось
Суровой гримасой железного Бисмарка»

Маяковский.

Это из «Облако в штанах».

Конечно, если о небе так выражаются, то оно в штанах, или еще хуже!

Ученики размазывают все тряпки, но первый за них взялся Хлебников.

Он ясно и кратко выразил свое отношение ко всему миру:

«Вечность – мой горшок
Время – подтиралка!
Я люблю тоску кишек
Я зову судьбу мочалкой».

(Сборник «Затычка»).

Опять это было напечатано без разрешения автора – кому же охота преждевременно откровенничать? Здесь тон простой и дальный – как последняя воля.

Конечно, Хлебников возмущается, когда его так выдают, и все собирался печатано протестовать – да что-то помешало!..

А что печатал Хлебников сам, было по-видимости другое, а в сущности тоже самое:

«Там где жили свиристели
Где качались тихо ели
Пролетели улетели
Стая легких
 Времирей».

или:

«Любезь борзость туч,
Любезь бледных лучей».

Или более певучая юная поэма:

«Неголи легких дум
Бегали к легкому свету».

(См. «Изборник»)

«И в дебрях голубых стонало солнце
Любри голубри, небо рассыпало»

Этакая простота и невинность!

И вышеприведенное:

«Небистели, небистели
Озарив красу любени
В нас стопали любистели
Хохотали каждый ин…»

Но тем более великий и желтый (гумигутный) Иуда глядит из-за этой благолепной ясности сюсюкасловия.

Так же ослюнявил, под видом поцелуя П. Хлебников и Любавицу (обабиться, бабица).