Мило и волшебная будка

— Пора будить Гамму для утренней зори, — пробормотал он. И вдруг подумал: а что, если самому стать на место дирижера и расцветить мир?

Он покрутил эту мысль в голове и пришел к выводу: по-видимому, все не так и сложно, потому что музыканты наверняка сами знают, что и как играть. Кроме того, будить человека в такую рань — просто жестоко. И наконец, другой такой возможности может и не подвернуться — оркестранты уже готовы и ждут, — и он попробует, ну совсем немножко!

Все еще спали, а Мило привстал на цыпочки, медленно поднял руки и чуть-чуть кивнул указательным пальцем.

Было ровно пять двадцать три утра. И, как будто поняв его сигнал, одна-единственная флейта-пикколо издала один-единственный звук — в тот же миг тоненький бледно-желтый лучик света просверкнул по небосводу. Счастливо улыбаясь, Мило снова тихонько кивнул пальцем. На этот раз прозвучали две малые флейты и одна большая, и еще три луча протанцевали по небу. Тогда он широко взмахнул обеими руками и возликовал — музыканты заиграли все разом.

Виолончели окрасили вершины холмов ярко-красным, на первые звуки скрипок листья и травы откликнулись бледно-зеленым. Весь оркестр занялся раскраской леса, отдыхали только контрабасы.

Мило был рад: оркестранты разыгрывали все, как по нотам.

«Вот Гамма удивится! Теперь его можно и разбудить», — подумал Мило и махнул музыкантам рукой, мол, уже все, хватит.

Однако, вместо того чтобы замолчать, музыка грянула пуще прежнего, и все краски засияли так, что дальше, казалось, некуда. Одной рукой Мило пришлось прикрыть глаза, другою он отчаянно размахивал, но мир наливался цветом все ярче и ярче, а потом случились и вовсе удивительные вещи.

Покуда Мило продолжал яростно дирижировать, цвет неба постепенно изменился от синего к красно-коричневому, пока не стал совершенно багровым. Повалил ядовито-зеленый снег, и листья на кустах пооранжевели, цветы почернели, камни позеленели, и даже мирно спящий Тактик из просто бурого стал серо-буро-малиновым. Все краски на свете перепутались, и чем больше Мило старался, тем делалось хуже.

— Эх, зря я это затеял, — горько пожалел он, заметив пролетевшего черного дрозда в бледно-желтом оперении. — Теперь я не смогу их остановить.

Он изо всех сил старался, подражая движеньям Гаммы, но все без толку. Музыканты играли быстрее, быстрее, быстрее — лазоревое солнце промчалось по небосводу. Минуты не прошло, как оно закатилось на западе и — тут же выкатилось на востоке. Небо теперь стало и вовсе сиреневым, травы — нежного цвета лаванды. Семь раз солнце вставало и садилось, краски менялись беспрерывно. За несколько минут пролетело целых семь дней.

Наконец, измучившись, но не смея позвать на помощь, Мило чуть не плача опустил руки. Тут-то оркестр и смолк. Краски погасли, вновь воцарилась ночь. Было пять часов двадцать семь минут утра.

— Вставайте! Солнце восходит! — с облегчением завопил Мило, поскорее спрыгнув с пюпитра.

— Ах, как замечательно я выспался, — сказал Гамма, подходя к дирижерскому пульту. — У меня такое впечатление, что проспал я не меньше недели. Боже мой, как летит время — день уже стал на целых четыре минуты короче.

Он постучал по пюпитру, призывая оркестр к вниманью, и на этот раз рассвело по всем правилам и окончательно.

— Молодец, ты все сделал правильно, — похвалил он Мило. — Когда-нибудь я позволю тебе самому подирижировать моим оркестром.

Тактик гордо поднял хвост — знай наших, а Мило промолчал. И по сей день никто не подозревает о потерянной неделе, кроме, разумеется, тех немногих, кому случилось бодрствовать тем странным утром в пять часов двадцать три минуты.

— Время! — сказал Тактик, чей будильник опять затрезвонил. — Дорога у нас неблизкая.

Гамма ласково кивнул им на прощание, и когда они двинулись через лес, разукрасил его соцветиями прекраснейших оттенков.

— Жаль, что вы не можете побыть подольше, — опечалился Алле. — У нас тут, даром что лес Зрелищ, поле зрения — необозримое. Впрочем, думаю, и в других местах есть на что поглядеть, нужно только разуть глаза.

Дальше шли молча, каждый думал о своем. Добрались до автомобильчика, и тут Алле вытащил из-под рубашки и подал Мило великолепную подзорную трубу.

— Возьми. Слишком много там всякого, что прячется от взгляда. А в эту штуку видно все — и как трава пробивается сквозь асфальт, и как светятся самые темные звезды, но самое главное — в нее любая вещь видна такой, какая она есть, а не такой, какой кажется. Это тебе подарок.

Мило аккуратно уложил подзорную трубу в отделение для перчаток, помахал рукой Алле и вжал педаль газа до упора. И до самого конца лесной дороги в голове у него крутилось множество самых непривычных мыслей.