Милое дитя

Сначала я подумываю выбрать тот стул, который и так стоит криво. Но это было бы неправильно. Каждый должен сам убирать за собой. Брать на себя ответственность. Ты ведь уже большая, Ханна. Я киваю в пустоту и считаю про себя. Раз, два, три, четыре… Выпадает стул, с которого мне хорошо видна дверь и который я, конечно же, как следует задвину, когда сестра Рут скажет, что время сидения прошло.

– Ну вот. – Она поворачивается ко мне с парой розовых шлепанцев в руках и улыбается. – Великоваты, наверное, но все лучше, чем ничего.

Кладет шлепанцы мне под ноги и ждет, пока я не влезу в них.

– Послушай, Ханна, – говорит она затем, стягивая с себя кофту. – У твоей мамы не было при себе сумки. Поэтому мы не нашли ее удостоверения и других документов. – Берет меня за руку и неуклюже продевает в рукав своей кофты. – Так что у нас нет ни имени, ни адреса, к сожалению. Как и номера на случай чрезвычайной ситуации.

– Ее имя Лена, – подсказываю я, как прежде в машине «Скорой помощи». Всегда нужно помогать другим. Мы с братом постоянно помогаем маме, когда у нее трясутся руки. Или когда она что-то забывает. Например, наши имена или время посещения туалета. Тогда мы сопровождаем ее до уборной, чтобы она не упала с сиденья или не натворила каких-нибудь глупостей.

Сестра Рут между тем принимается за второй рукав. Кофта еще теплая после нее и приятно греет спину.

– Да, – говорит сестра Рут. – Лена, замечательно. Лена без фамилии. Врач «Скорой» так и записал.

Она вздыхает, и я чувствую ее дыхание. От нее пахнет зубной пастой. Затем сестра Рут отодвигает мой стул, и ножки скребут по полу. Разворачивает меня так, чтобы опуститься передо мной на корточки и не удариться при этом головой о край стола. Край стола может быть очень опасным. Мама так часто билась о него головой, когда у нее случался припадок…

Сестра Рут принимается застегивать кофту на пуговицы. У себя на коленке я повторяю пальцем зигзагообразный узор ее пробора. Линия вправо, прямо, линия влево, прямо, и снова влево, как молния. Сестра Рут словно чувствует на себе мой взгляд и вскидывает голову.

– Ханна, есть кто-то, кому мы могли бы позвонить? Твоему папе, например? Ты помнишь ваш домашний номер?

Я мотаю головой.

– Но у тебя есть папа?

Киваю.

– И он живет с вами? С тобой и твоей мамой?

Снова киваю.

– Ему, наверное, нужно позвонить? Он ведь должен знать, что с твоей мамой произошел несчастный случай. И наверняка будет волноваться, если не дождется вас дома.

Линия вправо, прямо, линия влево, прямо, и снова влево, как молния.

– Скажи, Ханна, ты когда-нибудь уже бывала в больнице? Или, может, твоя мама? Может, даже в этой самой? Тогда мы посмотрели бы ваш номер у себя в компьютере.

Я мотаю головой.

– Открытые раны в случае необходимости могут быть обработаны мочой. Это оказывает дезинфицирующее, свертывающее и болеутоляющее действие. Точка.

Сестра Рут берет меня за руки.

– Отлично. Знаешь что, Ханна? Я сейчас сделаю чай, и мы потом поболтаем, ты и я. Что скажешь?

– О чем поболтаем?

Я должна рассказать что-нибудь про маму. Но поначалу мне ничего не приходит на ум. Только и думаю об этом страшном ударе, когда машина сшибла маму, и как в следующий миг она уже лежала в свете фар, на холодной жесткой земле, с вывернутыми руками и ногами. Кожа у нее стала слишком уж белой, и кровь, что течет из многочисленных порезов на лице, уж слишком красная. Алая. Я сидела у обочины с закрытыми глазами и лишь время от времени подглядывала, пока в темноте не замигали синие огни. «Скорая помощь».

Конечно, нет необходимости рассказывать все это сестре Рут. Она ведь и так знает, что с моей мамой произошел несчастный случай. Иначе мама сюда не попала бы. Сестра Рут пристально глядит на меня. Я пожимаю плечами и раздуваю крошечные волны в своем чае. Шиповник, сказала сестра Рут. Ее дочь, когда была маленькой, больше всего любила чай с шиповником.

– И всегда с полной ложкой меда. Она была та еще сладкоежка.

Сладкоежка. Сомневаюсь, что такое слово действительно есть, но мне нравится.

– Мою дочь зовут Нина, – говорит сестра Рут. – Как Нину Симон, известную джазовую певицу. My baby don’t care for shows, – напевает она не очень умело. – My baby don’t care for clothes. My baby just cares for me [2]. Слышала такую?

Я мотаю головой.

– Ну да, сразу и не подумала, – смеется она. – В твоем возрасте такую музыку, наверное, не слушают. Или это я так плохо пою… В общем, когда Нина была маленькой, как ты, мы почти каждый день ходили на детскую площадку. А если погода не позволяла, то собирали дома пазлы или пекли печенье. Господи, она ела тесто прямо из миски! Да еще столько, что потом хватало только на половину противня…

Сестра Рут все еще смеется. Должно быть, она очень любит свою дочь.

– Мы тоже собираем пазлы, – говорю я. – Но печенья не печем. Мама иногда такая рохля, так что к плите ее лучше не подпускать.

Испуганно прикрываю рот ладонью. Не следует называть маму рохлей.

– Ханна?