Милорадович

Император Павел щедро наградил Милорадовича за итальянскую кампанию: он дал ему орден святой Анны первого класса, пожаловал его командором ордена святого Иоанна Иерусалимского с присвоением ему при последнем пожаловании по тысяче рублей ежегодного дохода и наградил вдобавок орденом Александра Невского и проч.

Император австрийский и король сардинский, со своей стороны, спешили выразить свою признательность Милорадовичу; первый подарил ему осыпанную алмазами табакерку, а второй дал орден Маврикия и Лазаря большого креста.

В этом же походе Милорадович приобрел особое расположение и дружбу великого князя Константина Павловича, который вступил даже с ним в переписку и в своих письмах постоянно благодарит Милорадовича за его службу» [510].

«Апшеронский полк по возвращении из Италии расположился в Ровне; в самом городе находился полковой штаб и один батальон, а другой батальон размещен был по ближайшим селам. В Ровно жил и шеф полка Михаил Андреевич Милорадович, совершенно сроднившийся с апшеронцами на полях Италии и в горах Швейцарии; он знал не только всех офицеров полка, но и многих солдат; строевыми учениями занимался сам, и у него ежедневно обедала чуть ли не половина офицеров полка. Учения чередовались с балами, задаваемыми Михаилом Андреевичем, до которых он сам был большой охотник» [511].

Впрочем, думается, Милорадович в полковой истории несколько идеализируется — вряд ли он был столь старательным службистом, тем более — вдали от высочайшего двора.

Современник свидетельствует: «Милорадович любил подсмеиваться над старым полковником [Инзовым] за то, что тот, с невероятным терпением, по три часа сряду муштровал свою роту, свой батальон и, без гнева и страсти, одним и тем же голосом повторял: "отставь!", если прием ружейный исполнялся не чисто. Часто Милорадович, узнав о часе и времени такого учения, говорил своим: "Уж этот мне Иван Никитич!.. Он переделает гренадер моих в немцев!" — и, вскочив на прыгающего коня… он мчался на место, где тихим шагом, поодиночке или пошереножно, плавали усатые гренадеры. Подлетев к фрунту, Милорадович кричал: "Стройся!.. Гренадеры, вспомните Италию!.." и, составя на минуту фрунт, начинал ломать его на взводы, дробить взводы на отделения: крутил, мутил, переворачивал и, заметя подчас суматоху, восклицал нараспев густым басом: "Бог мой! Порядок в беспорядке: солдат должен быть на все готов!.." Часто оканчивал он очень удачно склейку фрунта, а иногда не мог сладить расклеенных частей и тогда, как и во многих случаях своей домашней жизни, говаривал: "Иван Никитич, поправить все!" — и уезжал домой» [512].

«Хотя бывший командир полка И.Н. Инзов… вспоминал про шефа, что "у него все вверх дном: ночь, обращенная в день, день, обращенный в ночь", но тем не менее полк был в блестящем виде; так, цесаревич Константин Павлович писал (29 сентября 1802 года) Милорадовичу: "…доведя в обучении и исправность во всех частях вверенного вам Апшеронского мушкетерского полка до желаемого Его Императорским Величеством совершенства… делает вам честь, яко начальнику, исполняющему долг свой с отличным усердием и знанием…" Подтверждает это и Высочайшее благоволение…» [513]

В Ровно Михаил Андреевич устроился со всем возможным комфортом, и его жилище достойно пространного описания: «Он занимал дом деревянный, довольно большой, с мезонином, пана Горецкого, один из лучших домов во всем городе. Чего не вытерпел этот мученик дом! По крайней мере раз в месяц изменялся вид внутренних комнат. Что бал, то новое преобразование! — вдруг исчезала целая стена; на место ее являлась колоннада. В другой комнате становилось одним или двумя окнами менее и одной дверью более. О диванах, зеркалах и прочем говорить нечего: все, как живое, почти ежедневно, прыгало с места на место, и все это устанавливал, прилаживал, примеривал сам Милорадович! У него было необыкновенное стремление к гармонии и симметрии, необыкновенно тонкий вкус. Он был великий охотник и мастер убирать свои комнаты. И эта охота зацелела в нем до последних дней жизни. Дурно прибранная комната наводила на него тоску, и часто, где-нибудь в гостях, говаривал он: "вот этот диван поставил бы я туда-то, а это зеркало повесил бы здесь". Но не подумайте, чтобы он привязан был душою к своим дорогим, часто драгоценным вещам. С истинной беспечностью запорожского воина обходился он со своей прекрасной мебелью. Возвратясь с полкового учения, которому всегда умел придавать вид малой войны или сражения, он, весь в пыли, забрызганный грязью, кидался на шелковые и бархатные диваны. Дорогие шали, которыми иногда закутывал себя более для щегольства (простуды он не боялся!), также немилосердно бывали измяты и запылены…