Милорадович

— Совершенно верно, — отвечал граф, — ей бы не следовало тут вмешиваться, но она испокон веку привыкла к тому и сроднилась с такими понятиями»[2017].

«Гвардия к тому привыкла», — сказал граф своему боевому товарищу герцогу Вюртембергскому, и это ключ к пониманию его поведения в те дни.

Недавний XVIII век — «эпоха дворцовых переворотов», осуществлявшихся гвардией. Не станем проводить экскурсы в историю, но к подобному порядку вещей приучили гвардейцев сами государи, возносимые на трон на их штыках. Понятия о «божьих помазанниках» и святости монаршей власти давно уже принадлежали истории. Так сказать, «привычка свыше нам дана» — эдакий каламбур получился! Вот и сейчас гвардейские офицеры хотели «избрать» того государя, который более всего их устраивал.

Граф Милорадович был коренным измайловцем, а потому, в общем-то, мыслил так же. И мог ли он не доверять своим молодым товарищам, коими почитали друг друга все гвардейские офицеры? К тому же в их рядах было немало боевых офицеров — в том числе и тех, с кем сводили его дороги Отечественной войны… Потому и на престол они предлагали цесаревича Константина, переходившего с Суворовым Альпы, глотнувшего горечь Аустерлица, заслужившего в 1813 году орден Святого Георгия 2-й степени.

29-летний Николай Павлович, пороху не нюхавший, был для боевых офицеров чужак, человек иного поколения. Кондратий Рылеев, Никита Муравьев, Сергей Муравьев-Апостол были лишь на год старше нового императора, но они воевали, а потому представляли жизнь совершенно по-иному.

Думается, гвардеец Милорадович почитал бесчестным помешать их благим устремлениям… К сожалению, обращаясь к событиям двухсотлетней давности, историки забывают, что понятие чести было одним из определяющих в обществе. Все ныне сведено к словам «честь имею», которые обычно говорили офицеры. Но кто бы сейчас знал, что это лишь обрывок фразы: «честь имею откланяться!» Мол, «общение с вами, милостивый государь, было для меня почетно» — и не более того! Офицер же не девица перед венцом, чтобы гордиться, что сумел свою честь сохранить, и всем о том докладывать, кинув пальцы к козырьку…

Итак, «гвардия сроднилась с такими понятиями», и генерал-губернатор решил не мешать заговорщикам, действовавшим, по его мнению, совершенно правильно. Тем более что сам он принес присягу императору Константину и не делал ничего, что противоречило бы интересам законного государя. Так что священное понятие чести никоим образом затронуто не было.

«Милорадовичу… доносят все толки, которые слышны в городе…»[2018]

«Город уже несколько дней был полон смутных и передававшихся на ухо слухов, военный генерал-губернатор беспрерывно получал записки, донесения, известия, по управлению секретной части была заметна особая хлопотливость, все люди Фогеля были на ногах, карманная записная книжечка графа была исписана собственными именами. В книжечке этой, найденной по смерти графа на столе, были выписаны его рукой почти все имена находившихся здесь заговорщиков, но он не говорил ничего, не действовал; все ограничивалось секретными разведками и сообщениями, выжидательностью»[2019].

А кто не выжидал? Кто тогда предпринимал решительные действия? Даже великий князь, точно так же обладавший всей информацией, не повелел арестовать никого из заговорщиков в Петербурге. Судя по его дневниковым записям, Николай Павлович пребывал в удивительном спокойствии:

«10 (22). Четверг.

Встал в 8¼; Деллинсгаузен, Ивелич, Перовский, уходят; Башуцкий, говорили, все в порядке, уходит; читал; Милорадович, говорили, все в порядке, слухи об отречении усиливаются, уходит… иду к жене с нею к матушке; Милорадович, матушке лучше, говорили, Елена[2020]; отправился один к себе… поехал с Перовским в коляске в школу подпрапорщиков, осматривал… ужинали, говорили, жена уходит; писал Михаилу, работал, читал письма батюшки к матушке[2021]; разделся, лег спать; видел днем Sophie Бобринскую[2022]»[2023].

Впрочем, есть и такая версия: «До Милорадовича не доходило ничего, о чем шпионы доносили тайной полиции; напротив, Рылеев был во всем предупреждаем»[2024]. Но в первое утверждение мы не поверим.

«12 или 13 декабря 1825 года была предпринята попытка донести на тайное общество со стороны бывшего члена "Союза благоденствия" Г.А. Перетца»[2025].

«За несколько дней до 14 декабря 1825 года заходил я к Глинке, но не застал его; на другой день нашел я его дома… Перед самым уходом моим он сказал, как бы гадательно: "Что-нибудь да будет, посмотрим".