Милорд

Осталось понять, какая роль здесь у Леры — вчера Мартин чувствовал, что Виктор любит сестру и покоряется ей без сопротивления. Это было особенное чувство, не похожее на прежнюю, детскую любовь и на любовь к Мартину.

Но что чувствует сама Лера?

Мартин сидел, глядя пустым взглядом на белоснежную пыль, устилавшую беседку, и в голове не было ни единой мысли. Чем больше он думал, в каком положении оказался, тем больше понимал, что не знает человека, в теле которого он оказался заперт.

Вокруг — только разруха, темнота, красные сполохи и белая пыль. Мертвые кусты, оставшиеся от сада. Куда-то пропали все шмели, раньше кружившие у роз — видимо, созданные им существа все же могли умереть.

Эта мысль оказалась неожиданно горькой, словно в шмелях и розах воплотилось все, что он когда-то создавал, все, что казалось ему реальным. Поддавшись этой мысли, Мартин не сразу обратил внимание на слабое движение в пыли у себя под ногами. Протянув руку, он бережно поднял на ладони полуживого шмеля.

— Ты выжил, дружок? Как ты уцелел? — тихо спросил он, осторожно сдувая пыль. — Даже тебе больно… Давай посмотрим, что можно сделать.

Мартин огляделся. Ни одного живого куста, все застыло белоснежными тенями, расцвеченными багровыми вспышками.

Шмель на ладони тихо гудел и щекотал кожу пушистыми лапками. Мартин осторожно накрыл его второй рукой, с почти затянувшимся порезом, и почувствовал, как ладони наполняются теплом. Когда он убрал руку, шмель медленно поднялся в воздух и направился к кустам.

Мартин проводил его взглядом. Мысль, которая родилась вчера, ожила и толкнулась о виски, настойчиво и упрямо.

Он подошел к кустам и накрыл ладонью одну из мертвых роз. Зажмурился и попытался представить, что невидимые нити соединяют его с кустом.

Ничего не произошло. Розовый куст остался мертвым. Он не мог воскрешать и чинить сломанное.

Шмель с обиженным гудением сел на лацкан сюртука и затих. Мартин задумчиво смотрел на кусты. Нарисовать новые?

Мартин задумчиво осмотрел на ладонь, перечеркнутую тонкой красной линией.

Бритва все еще лежала в кармане. Он чувствовал ее сквозь подклад сюртука и ткань брюк, словно рукоять касалась кожи. Ледяная, гладкая, с небольшой трещинкой и съемным лезвием. Лезвие Виктор подбросил режиссеру, а рукоять… куда он дел рукоять?

Мартин достал бритву и вытащил лезвие, молча глядя в его зеркальную поверхность. Потом прикоснулся к нему кончиком пальца, подождал, пока кровь растечется по коже и сжал в руке мертвую розу. На сухих желтоватых лепестках остались черные пятна.

Мартин наблюдал.

Пятна медленно исчезали. Сухие лепестки впитывали их, и несколько секунд Мартину казалось, что этого недостаточно, что власть над собственным миром окончательно потеряна.

Все же дети всесильны — пока он верил в то, что может построить дом и создать живого шмеля или светящуюся рыбку все, чем ему приходилось расплачиваться — слабостью и головной болью. Когда он вырос — продолжал верить, потому что не было еще Мари с ее историями, и проклятой бритвы с ледяной рукоятью.

Теперь все иначе.

«И-на-че», — мурлыкнуло из темноты.

Роза медленно расправляла лепестки, единственный живой цветок на высохшем кусте — белоснежный, бархатисто-прохладный на ощупь.

— Значит, вот так теперь мы будем играть, — прошептал Мартин, провожая взглядом сорвавшегося с лацкана шмеля.

Если Виктор жаждет крови — он получит ее.

…

Виктор смотрел в потолок, позволяя серому домашнему полумраку смыть остатки кошмара, словно теплой речной воде.

Нет рядом ни Ники, ни Риши с обугливающимся под черными слезами лицом.

— Почему?! — не удержавшись, выкрикнул он в серую тишину, швыряя подушкой в стену. — Почему так?!

«Кажется, это ты так решил», — отозвался Мартин, вернувшийся из беседки.

— Ты! Скажи мне Мартин, какого черта?! — хрипло спросил он, садясь на край кровати. — Я видел… видел…

«Я знаю», — сдержанно отозвался Мартин, и в его голосе Виктор расслышал странное разочарование.

Его знобило. Холод, растекающийся в груди был мокрым и тяжелым, он сжимал легкие и давил на ребра, делая дыхание свистящим и хриплым и добавляя в воздух битое стекло.

«Чудно. Я не знаю, что сказать. Кто-то говорил, что он Бог и от пневмонии не умрет», — напомнил Мартин, и сарказм в его голосе раздражал сильнее некстати свалившейся болезни.

— Я много чего говорил. Не заметил — я все время вру, — огрызнулся он.

Почему ему казалось, что Мартин способен заполнить чем-то пустоту в его душе? С чего он взял, что возвращение Мартина исцелит какие-то раны, даст жизни смысл и что игра, которую он начал и правда что-то исправит?