Милорд (СИ)

— А хочешь, я еще кое-что тебе покажу? — прошептала она, и слова касались кожи, словно крылья мотыльков — мимолетно и легко, тая в сухом гулком воздухе.

— Конечно.

— Только тебе надо посидеть немного, — Ника отстранилась, и Мартин заметил сардоническую усмешку, перекосившую ее лицо. Спустя мгновение к ней вернулась обычная отстраненность.

Она достала из сумки эскизник и карандаш. А потом вырвала один из листов, бросила на него быстрый взгляд и положила рядом.

— Смотри вон туда, — она кончиком карандаша указала куда-то в потолок прежде, чем Мартин успел разглядеть что за рисунок она вырвала. Впрочем, он догадывался. — Где Виктор?

— Не знаю, — признался он. — Спит. Или… он не смотрит.

— Тогда поиграй со мной. Коль скоро ты собрался умирать, — карандаш зло проскреб по бумаге, — сыграй напоследок по моим правилам.

— Во что ты хочешь сыграть?

Он сложил руки на коленях и не отрывал взгляда от выбранной потолочной балки.

— Игра называется «правда или ложь». Очень простые правила — мы по очереди что-то утверждаем, а другой угадывает, соврал второй или нет.

— И какой штраф?

— Никакого. Это игра на доверие.

— Я знаю эту игру, — усмехнулся Мартин. — Тот, кто не отгадал, пьет.

— Ну тогда мы не дойдем до самолета. Ты желаешь Виктору смерти — правда или ложь?

— Правда.

— Врешь, — устало ответила она. — Слышу, что врешь.

— Я знаю, что он должен умереть, и сделаю, что должен сделать…

— Потому что он поставил условие убить его?

— Ложь, — с облегчением ответил Мартин. — Не поэтому. Ты не любишь родителей, — он выбрал вопрос, ответ на который и так прекрасно знал.

— Правда. Всегда хотела, чтобы они меня любили, а теперь думаю, что сама виновата. Это я их никогда не любила.

— Неправда, — Мартин отвел взгляд от балки и посмотрел на Нику. Она рисовала и словно ничего вокруг не видела. На миг ему показалось, что рисунок словно подсвечивает ее лицо.

— Правда. Я сама во всем виновата, — тускло ответила она. — И он всегда так говорил. Когда не успевал запереться. Один раз раздел и запер на балконе зимой. Сказал, если буду скулить — обольет водой. В другой потушил об меня сигарету. А иногда трахал, прижав лицом к подушке — ну, чтобы не видеть, что это я — и знаешь, что я чувствовала? Ничего. Только ладонь он всегда мне на спину клал, и вот она была горячей. Каждый раз думала, что ожог останется. А больше ничего. И всегда говорил, что это я во всем виновата. Не объяснял в чем, но я ему верила. Ну, ты все это знаешь.

Она подняла взгляд, полный ледяного серого злорадства, а потом вернулась к рисунку и прежней отстраненности.

— Тебе было приятно это говорить. Правда или ложь? — спросил Мартин, удивившись, как ровно звучит его голос — казалось, он сорвался и падает в свою черноту, и она смыкается над головой, словно ледяная вода.

— Правда.

— Больные! — внезапно с ненавистью процедила сидящая рядом с Никой женщина. Она не вставала, не то боясь разбудить ребенка, не то потому что рядом не видно было свободных мест. — Вам обоим лечиться надо, ясно?!

Мартин хотел сказать что-нибудь миролюбивое и даже приготовил неубедительную ложь про пьесу или задание психолога, но Ника его опередила.

— Лучше бы ты, — она бесцеремонно ткнула женщине в плечо карандашом, — следила, чтобы он, — на ребенка она просто указала, — не вырос похожим на одного из нас. Тебе на это понадобятся все силы, некогда будет греть уши и лезть, куда не просят.

Женщина вскочила. Ребенок у нее на руках заплакал, но она, казалось не заметила. Нависнув над Никой, и словно позабыв о Мартине и всех людях вокруг, она шипела ей в лицо что-то о манерах, уважении к старшим и угрожала вызвать охрану. Ника слушала ее, прижав к груди рисунки. Смотрела снизу вверх, и Мартин заметил, как дрожат ее губы. Он встал перед ней и собирался отвести женщину в сторону, когда услышал смех — словно ветер со снегом хлестнул по спине.

Женщина замолчала. Несколько человек обернулись к ним, остальные словно не заметили происходящего, а Ника смеялась — высоко, звонко, одной рукой вытирая выступившие слезы, а другой продолжая прижимать к себе рисунки.

И вдруг Мартин услышал другой смех — знакомый инфернальный хохот Мари. Ему казалось, женщины смеются в унисон, сплетая чистую звенящую горечь и торжествующую темную глубину.

— Вон там есть место, уважаемая, — опомнившись, показал он на другой конец зала. Женщина растерянно посмотрела на него, словно до этого не замечала и, подхватив сумку, пошла в другую сторону.

Когда Мартин обернулся, Ника рисовала, нацепив привычную маску.

— Твоя очередь, — мрачно сказал он, возвращаясь на место.

— Вон туда, — она указала кончиком карандаша на балку.

Несколько минут они молчали. Мартин слушал ледяные объявления рейсов и чужие голоса, то сливавшиеся в белый шум, то накатывающие волнами обрывков фраз и отзвуком интонаций.

Наконец Ника тронула его за плечо.

— Недавно ты выглядел так. Правда или ложь?