Милосердие

В первые дни сентября произошло нечто, сделавшее Фюреди совершенно невыносимым для Агнеш. Однажды в полдень — Агнеш как раз вернулась из университета, где записывалась на курсы и семинары, — сестра Виктория без обычной улыбки передала Агнеш распоряжение главного врача: держать морфий и другие лекарства с двумя крестами в специальном ящике для ядовитых веществ, ключ от которого будет храниться у нее, и вести журнал учета инъекций. «Господин главный врач (теперь все звали его только так) опасается, видно, — объяснила она, встретив непонимающий взгляд Агнеш, — что лекарства попадают не тем, кому надо». Но кто же эти «не те»? Чтобы больной подошел к столику с инструментами и что-то стал там искать — такого представить себе было невозможно. И вообще, как он сделает сам себе инъекцию? Откроет ампулу и выпьет? Может, они думают, что это она таскает лекарства? Халми, которому она рассказала о странном распоряжении, на другой же день успокоил ее: у Баллы и в мыслях нет подозревать ее в чем-либо, его совсем другое тревожит. Но что именно, этого Халми не знал или не стал говорить. Позже Агнеш заметила нечто непривычное в поведении своей соседки. Сиделка то очень долго молилась, то, вместо того чтобы встать на колени, бросалась навзничь в постель и долго металась с боку на бок, а потом лежала, устремив в темноту широко раскрытые глаза. Агнеш уже засыпала, а Мата все ворочалась на постели и тихо стонала. «У вас болит что-то?» — спрашивала Агнеш. Ответа от застывшего в неестественной позе тела не было. Потом началось другое: Мата не ложилась спать вместе с ней. Даже если не была на дежурстве. Приходила она за полночь, без молитвы забиралась в постель и тут же засыпала. «Где это вы бродите нынче?» — спросила однажды Агнеш сквозь сон. «Что спрашиваете? Знаете ведь! — был краткий ответ. Затем, после небольшой паузы, пока, видимо, в ней боролись гордость и желание довериться кому-нибудь, она произнесла таким голосом, который Агнеш с тех пор не могла забыть: — У Фюреди я была». — «Вы?» — испуганно села в кровати Агнеш. Мата, эта до безрассудства прямая женщина, за которую Агнеш в связи с предстоящим уходом Баллы больше боялась, чем за себя… и Фюреди, к которому, она была убеждена, можно питать лишь отвращение. «Зато в покое меня оставляет, — небрежно ответила соседняя койка на охвативший ее ужас. Затем, почти грубо, Мата добавила: — Думаете, я тоже стану вокруг этого церемонии разводить, как вы с вашим Халми?» Агнеш лежала, ошеломленная. Две разные вещи: распоряжение Баллы и беспокойное поведение Маты — слились в одно; Агнеш даже знала теперь, как добился Фюреди, чтобы Мата уступила ему. «Мата! — заговорила она спустя четверть часа (не зная, что означает тишина на соседней койке, — может быть, сиделка уснула уже; но это был тот случай, когда требовалось вмешаться немедленно). — Если хотите, я сама поговорю с Баллой, только не грешите против себя… Ведь вы сказали, что верите в бога…» Агнеш уже решила было, что обращается к морфиумному забытью, когда соседняя койка вдруг скрипнула. «Вы что думаете, — произнес пропитанный слезами голос, который в последнее время вообще был не так звучен, как раньше. — Если бы я не верила, я давно бы уже повесилась на цепочке в уборной».