Милосердие спецназа

— Да нет же, — отмахиваюсь, — стеснение давно закончилось, ещё, когда в госпитале лежал. Просто, больно симпатичная... — приподнимаю бровь, — ну, ты меня понимаешь? — пытаюсь улыбнуться, но выходит как-то криво.

— Понимаю, — кивает, — давай помогу. Опыт есть...

В общем: осколок мой, после того, как на меня навалились рыдающие мужики, стронулся с места и я был весьма близок к концу. Но мне повезло. Во-первых — в том, что я сын олигарха, во-вторых — в тот момент Семён Осипович Кац находился на рабочем месте. Он меня и прооперировал. Тесен мир, ох тесен.

— Ну что же, молодой человек, жить будете, — маленький, пожилой мужчина еврейской наружности, поправил очки а-ля Берия, — и даже бегать сможете. Это говорю вам я — профессор Кац. Кстати, не поделитесь именем мастера, который делал вам операции до меня.

— Поделюсь, Семён Осипович, конечно, поделюсь.

— Молодой человек знает, как меня зовут? Интересно...

— Ничего интересного. Хирург, который меня резал, сказал: «Единственный человек, который сможет тебе помочь, Семён Осипович Кац — волшебник от хирургии. Вот только очередь к нему на три года расписана».

Доктор приосанился:

— Да так и есть! У меня, таки, много работы... Но тут звонит министр и говорит: «Семён Осипович, бросайте всё и бегом». Думал, какой-то сынок олигарха пальчик порезал! Кхм... Не обижайтесь, мы тут уже все в курсе того, что вы были ранены в армии, награждены «Орденом мужества» и двумя медалями за «Отвагу». Признаться был удивлён, если не сказать шокирован.

— Что значит, все?

— Все, молодой человек, значит все, — ехидно улыбается, — даже уборщицы. Хотя, они-то в первую очередь. Владимир успел всех просветить, какая вы героическая личность. Ну да вы не отвлекайтесь, продолжайте рассказ.

— Ну, Вова, — качаю головой. — Кхм... Вот мне доктор и говорит. Чтоб профессор взялся за твоё лечение, скажи, что оперировал тебя Александр Левашов. Он обязательно захочет посмотреть...

— Что? Саша? Левашов? — Кац даже очки снял, и, принялся двигать ими туда-сюда, рассматривая меня сквозь стёкла. — Не может быть! Этот безответственный тип? Хотя... Судя по всему, из него, таки, вышел толк. У мальчика был ветер в голове, — качает головой в такт словам. — Рад, что он взялся за ум... Подскажете, где он работает? Хочу написать ему. Надо же, Саша Левашов — настоящий мастер!!! Сам бы не видел результат — не поверил бы... — перестав теребить очки, надевает их на место. — Я так понимаю он военный хирург?

— Да.

— Ну что же. Вы сообщили хорошую новость, молодой человек, очень хорошую. Саша был моим учеником... и он мой племянник!

— Вечный конфликт? Отцы и дети!

— Да, — с улыбкой кивает, — таки, вы исключительно правы, молодой человек. Наденька будет просто счастлива, от таких новостей.

Глава тридцать четвёртая

Скукота... Меня, конечно, навещали. Но вот лежать целыми днями... Смотрели фильмы, потом Вова притащил приставку. Поиграли, надоело... Один из светлых моментов произошёл через неделю моего вынужденного затворничества.

— Здравствуйте, Егор Анатольевич. Как себя чувствуете? — Оля-первая присела на стул рядом с кроватью. Вова деликатно вышел за дверь, наверняка, рванул на пост к медсёстрам...

— Да нормально! Только скучно... А ты, какими судьбами?

— Выходной у меня, вот решила проведать. Надеюсь, вы не против?

— Нет, конечно. Всё развлечение, — улыбаюсь, — не жалко время тратить?

— Если скажу, что немного беспокоилась, поверите?

— Да.

— Тогда говорю... — улыбается, выпрямляясь и слегка отводя плечи назад, грудь вовсе не слегка, пытается порвать тонкую ткань платья и покинуть тесные оковы декольте. — Что, тут прям, никаких развлечений? Вон у вас и телик, и приставка. Сестрички, опять же, симпатичные бегают...

— Бегают. Толку-то?

— Что так? Вы у нас мужчина симпатичный... — поводит грудью, та делает попытку сбежать из выреза. Почти удачную...

— Ох-хо-хох... Прикинь, прибегает такая. Что-то делает, задом крутит, грудями трясёт и убегает. А я тут лежу, страдаю. Недееспособен так сказать...

— Что совсем? — обеспокоенно смотрит на меня.

— Вот, вот... — трагично закатываю глаза. — Если бы совсем, то хоть не болело бы ничего. А так, представляешь, всё гудит, как струна и звенит, как колокольчики...

Тихонько смеётся, груди в такт смеху начинают колыхаться. При их-то размерах картина ещё та.

— Оль, я тебя очень прошу, прикройся. Картина конечно великолепная, — показываю большой палец, — но я же тут сдохну...

Неожиданно смотрит на меня серьёзным взглядом:

— Что так тяжко?

— Угу, прикинь, неделю тут туда-сюда носятся. Да и гости у меня тоже всякие были, в том числе весьма симпатичные. Так что будь другом, не возбуждай.

— У меня есть идея получше...

Встаёт, подходит ко мне и достаёт мои бедные колокольчики. Наклоняется... Секундное дело, однако...

— Ну как? Легче? — вытирает платком уголки губ.

— Спрашиваешь! Теперь жизнь стала намного красочнее и прекраснее, чувствую себя просто окрылённым. Даже стены палаты давить на психику перестали, — счастливо закатываю глаза, изображая, на сколько мир похорошел.