Милость Господня

Они огибают озеро, опять протискиваются сквозь заросли, сквозь изломанные переплетения ив, и перед ними открывается необыкновенный простор: уходит до горизонта, чуть поднимаясь к нему, луг в шелковистых волнах травы, проглядывает из них синь полевых васильков, а слева зубчатой темной преградой ежится Ведьмин лес, при одном виде которого прохватывает озноб.

Уже совсем рассвело. Солнце – сияет. Молочные покрывала тумана, растянутые над травой, истаивают одно за другим. Иван чувствует, что до побудки в Приюте остается час-полтора, за это время они должны где-то укрыться. Он ускоряет шаг. Марика позади него что-то бормочет, дыхание прерывистое.

– Не слышу…

– Говорю: Хорь этот… на нас… донесет…

– Не донесет, – не сразу, через пару шагов отвечает Иван.

– Почему?

– Ты крест у него видела?.. Крестить жабу – тяжелый грех… Дьяволопоклонство… Василена ему этого не простит…

Марика хихикает:

– Ничего у него не получится… Это не жаба, а вовсе – лягушка… Обыкновенная…

– Откуда ты знаешь?

– Ну я же ее видела… – Она часто и коротко дышит. – Слушай… Ты не можешь идти помедленнее… Не успеваю…

– Дай мне руку! – Он снова сжимает ее девчоночьи тонкие пальцы. Только уже не теплые, а горячие, влажные. – Времени у нас очень мало…

Иван тоже слегка задыхается. Мешок на плече чуть ли не с каждым шагом становится все тяжелее. Может быть, не стоило так его нагружать? К побегу он готовился основательно: почти месяц копил сухари, пряча украдкой хлеб за обедом и ужином, украл мешок из хозяйственного закутка, украл на кухне две банки тушенки, пакет сахара, брикет киселя… Рисковал, конечно, как сумасшедший, но Чудя, придурковатая баба, работавшая и за кухарку, и за уборщицу, в четыре руки, поднимать шума не стала: ей же и влетело бы за небрежность. Или все же права была Марика? Говорила, чтобы не беспокоился, не лез на рожон, в лесу проживем: ягоды, орехи, грибы – она это все знает… Иван ей верил и не верил одновременно. Верил, пока она говорила, знахарка все-таки, лес чует нутром, но потом обязательно приходили сомнения: ну откуда малявка такая может что-нибудь знать? Нет, лучше уж запастись. Однако как давит на кость чертов мешок! И Марика тоже тянет назад, путается, спотыкается, снова что-то бормочет – в этот раз о своем Белом Царстве. Это у нее такой сдвиг. Дескать, есть далеко на севере такая страна, чистые земли, не отравленные ни химией, ни мутировавшими бактериями, травы там пахнут ванилью и медом, нет ни чумы, ни голода, на деревьях сами собой созревают плоды, и никаких монстров там, разумеется, нет, даже хищников нет, лев и ягненок мирно живут друг с другом… А чем тогда лев питается? – пару раз интересовался Иван. Марика отворачивалась, обижалась: не хочешь – не верь… И войти в это Царство может лишь тот, кто ангельски чист душой, на ком нет грехов… Ну тогда это не для меня, хмыкал Иван… Не бойся, я тебя проведу…

Наконец они одолевают весь склон. Иван оборачивается и чуть не вскрикивает от потрясения, насколько мир, оказывается, красив и огромен. Луг травяным океаном соприкасается вдали с краем небес, растворяется в нем, становится солнечным полотном, а чуть ближе, попыхивая клочьями дыма, игрушечный паровозик тащит за собой продолговатые, такие же игрушечные вагоны. Значит, отец Евлогий, рассказывая об этом, не сочинял: отмолили-таки еще одну железнодорожную ветку. Вот бы на чем отсюда уехать! А еще он видит Приют, двумя трехэтажными крыльями раскинувшийся неподалеку от озера. Посередине – парадный вход с четырьмя колоннами, над ним – остроконечная башенка, штырь, на котором раньше вращался флюгер. И хоть отсюда не разобрать, далеко, но он знает, какое все это обшарпанное и обветшавшее. Башенка заколочена, лазать туда нельзя, штукатурка обваливается, решетки на окнах первого этажа и те проржавели. Ничего удивительного: сначала – поместье, потом, по слухам, – сельскохозяйственная коммуна, далее – санаторий, затем психбольница, и вот теперь – Государственный интернат для бесприютных детей. Звонок к побудке еще не прозвенел: спит Василена, если она вообще когда-нибудь спит, сладко похрапывает Цугундер, похрапывает и не ведает, как он их проморгал, причмокивает губами отец Евлогий, снится ему, вероятно, что он лупит Жигана линейкой по голове, ворочается под одеялом и невесть от чего вздрагивает Дуремар…