Милость Императора

Это было прискорбно, потому что сам зал был поразительно красивым. Сотканные вручную кантиканские ковры и подушки были разбросаны по полу. Стены обиты красным бархатом с цветочными узорами, вышитыми золотой нитью. Чучела экзотических животных, кошачьих хищников с других планет и рогатых травоядных были расставлены по углам зала, словно в неподвижной пантомиме, на их протянутых лапах гости развесили свое белье. «Это прекрасный дом, и как жаль, что его оскверняют те, кто не способен оценить его красоту», подумала Мадлен.

Когда они шли по залу, вялые сонные голоса звали их, приглашая присоединиться к оргии. Другие кричали тост мантилланской знати в эти дни:

— Они идут!

— Трахайте сами себя! – прошипела Селемина сквозь зубы.

Привратник в ливрее прислуги отвел их к накрытому столу. Вокруг мраморного стола были расставлены диваны, чтобы гости могли есть полулежа. На столе стояли блюда с сырыми моллюсками и другими морскими деликатесами, и желатиновые десерты. Несомненно, это были не те пайки, что предписывались гражданам правительством.

— Благодарю за гостеприимство, но мы не голодны. Не могли бы вы проводить меня к господину Голиасу? – спросила Мадлен.

— Господин Голиас сейчас занят. Пока вы немного подкрепитесь, он освободится и будет готов принять вас.

«Скажите ему, что если он не притащит Голиаса сюда сейчас же, эта маленькая пташка начнет стрелять из большого пистолета», телепатически сказала ей Селемина.

— У моего клиента назначена встреча с господином Голиасом, и леди очень спешит, — дипломатично заявила Мадлен.

— Потребовалось мое присутствие?

Они все обернулись и увидели, что из соседнего зала выходит Хайэм Голиас, его роскошный халат бесстыдно расстегнут. За ним с виноватым видом следовали две женщины, аристократки, судя по их увеличенным с помощью имплантантов губам и обилию косметики, одетые лишь в костяные корсеты.

— Господни Голиас, это я, профессор де Медичи, а это леди Фелис Селемина.

— Конечно, как я мог забыть такое прекрасное лицо! – рассмеялся Голиас, входя под свет люстр.

Он был утонченным джентльменом, ему было уже далеко за семьдесят, но он отлично сохранился благодаря своему роскошному образу жизни и в немалой степени приему средств омоложения. Он был высоким и широкоплечим, с наращенными с помощью химических средств мышцами и длинной гривой серебряных волос. Его лицо было если не красивым, то слащаво самоуверенным, с высоким лбом и суровой линией челюсти. Хотя он не был бойцом, но испытывал типичное для аристократа восхищение риском и приключениями, и вытатуировал на животе эмблему некоего не слишком известного полка Имперской Гвардии. Конечно, Голиас никогда не служил в Гвардии, человек его положения не обязан был служить, но это определенно возбуждало интерес у женщин.

— Я удивлена, что вы помните меня, господин Голиас, — сказала Мадлен. Она чувствовала, что ненавидит его, но в то же время покраснела.

— Я удивлен, что вы могли решить, будто я вас забыл. А это, это Фелис? У нее такой прекрасный изгиб спины. Если бы все мои покупательницы были так сложены! – сказал Голиас. Он оценивал женщин, как антикварные проиведения искусства, или, может быть, как домашних животных на аукционе.

«Отвратительно. Невыносимо отвратительно».

Мадлен вздрогнула, в смущении приложив руку к покрасневшей щеке. Она не ожидала, что ее мысли будут столь очевидны. Столь откровенное поведение чрезвычайно нарушало нормы этикета.

«Все в порядке. Я понимаю, что вы хотите сказать. Если бы я не так сильно ненавидела его за его самоуверенность, его богатство, его низменные вкусы…»

Хлопнув в ладоши, Голиас дал знак гостям, что празднование окончено. Они выходили, нетвердо держась на ногах, направившись искать другие обители порока.

— Мы можем обсудить дела в более конфиденциальной обстановке? – застенчиво спросила Селемина, играя именно ту роль, которую Голиас ожидал от нее.

— Это зависит, миледи, от того, какие именно дела вы хотите обсудить, — Голиас рассмеялся пугающе вкрадчивым смехом.

РОСС и его офицеры работали день и ночь. Многое нужно было сделать. Планы операции создавались и забраковывались, координировалось время, и в пепельницах скапливались горы окурков. Росс никогда полностью не понимал тех мелочей и деталей, которые и составляли основу оперативного искусства, даже то, в каком порядке войска должны осуществлять марш.

Тройные солнца никогда не заходили на Холпеше, и время отмечалось регулярностью газовых атак.