Милостыня от неправды

— Весьма спорно! Может, музыка, которую я слышу, зарождается только во мне. Таков замысел богов обо мне… Глупое тщеславие мешало поговорить с Адамом, пока он был жив. И вот я разлагаю небесную гармонию на примитивные звуки (а иначе, юноша, их не исполнить) и по сути дела сочиняю свои мелодии, но они только — искаженный облик божественных созвучий. Та мелодия, из того пакибытийного мира — она не поддается. Она за гранью моих (а, может, человеческих) способностей. И я беспомощен. Хотя… хотя иногда удается передать тончайшие оттенки. Тончайшие! Есть звуки, которые как бы уже и не звуки. — Иавул остановился и передал мне факел. Иавул заиграл на роге выравнивателя. И — о, чудо! — все лесные голоса слились вскоре в одну мелодию. Иавул задыхался. Голос его не совпадал с дыханием. — Мне всегда не хватает воздуха.

Забрезжил рассвет. На небе, за редкими деревьями появилась серенькая полоска.

— Одного не пойму, — сказал Иавул-музыкант, глядя на разрастающуюся светлую полоску, — если предположить, что музыка пакибытия от вашего сифитского Бога, то почему Он проявляет ее через меня, каинита?.. А, может быть, я — только делатель инструментов? И мелодии, которые кажется мне тонкими, для другого человека — примитивны. Он носит их в себе, не подозревая, что должен поделиться своим богатством с другими. И должен ли? Может, должен сберечь их для другого мира, куда мы попадем после смерти? Если есть люди, которые носят в себе музыку и молчат, то я снимаю перед ними свой наглавник. Но если музыки в них нет, почему бы мне не поделиться с ними, хотя бы для того, чтобы украсить их жизнь? Сифитское предание о потопе говорит о спасенных животных, но оно не исключает, что может быть спасено что-нибудь еще, например, музыкальные инструменты… Ной, как сейчас в школах объясняют происхождение музыки?

— Нам говорили про небесного петуха с золотыми перьями, который живет на высокой, уходящей в небо горе. Мы слышим его утром, когда солнце еще купается в водах…

— Довольно красиво, — прервал меня Иавул. — Слышишь, Ной, как по утрам поют птицы? — И я удивился улыбке музыканта. Он подкупал неисчерпаемой способностью удивляться простым вещам. И я еще долго слушал вместе с ним допотопный мир. А когда совсем рассвело, Иавул сказал: — Никогда, Ной, не ходи вон в те леса! — И взглядом указал на местность, где нежно голубели горы, у подножий которых раскинулись рощи апельсинов. — Там творятся страшные вещи! Когда-то там генетические опыты проводили над растениями — теперь проводят над людьми и животными! Создать человека пока никто не в силах (что-то их останавливает) — создают кинокефалов и сатиров, но и они живут недолго, а во время своей кратковременной жизни ведут себя весьма агрессивно. Кто знает, может быть, когда-нибудь кому-нибудь и удастся создать человека, — меняющимся голосом произнес Иавул, — и даже усовершенствовать его. Мне даже сон однажды приснился: Тувалкаин создал человека с одиннадцатью пальцами на руках и подарил его мне. Чтобы взять некоторые аккорды на струнных инструментах, Ной, человеку надо иметь одиннадцать пальцев. — Иавул усмехнулся. — Не знаю, зачем я говорю тебе об этом. Пока ни кинокефалы, ни сатиры не могут прожить больше нескольких дней. Они разлагаются на глазах. Их гонят в ущелье на убой, а они, наполовину растлевшие, в беспомощном бешенстве бросаются друг на друга. Пытаются освободиться от цепей и при этом издают душераздирающие звуки. И это тоже музыка допотопного мира!.. Держи путь вон на то дерево! — на прощание сказал Иавул.

13

Приезд Тувалкаина удивил Иавала-скотовода.

— Что-то ко мне зачастили гости, — вместо приветствия проговорил он. — На днях приезжал правнук Еноха-сифита по имени Ной.

— Я слышал про него, — сказал Тувалкаин, удрученный видом опустившегося брата. — Мы опасались, что юноша возомнит себя пророком, но, к счастью, наши опасения не подтверждаются. С ним все нормально: он будет служить в сифитском храме.

— Что же здесь нормального? — смиренно усмехнулся Иавал, поглядывая на мех пшеничного вина в руке Тувалкаина.

— В н а ш е м сифитском храме, — уточнил Тувалкаин.

«Всех объединил и возглавил», — не без уважения подумал Иавал, засмеялся и увидел себя как бы со стороны. Зрелище было печальное. Иавал увидел, как мягким движением своей большущей руки предложил Тувалкаину сесть. Тот сделал вид, что изрядная запыленность ковра не смущает его и сел.

— Я привез тебе одну вещь, Иавал. — Тувалкаин дал знак слуге, и тот положил в руку хозяина змеевик. А Тувалкаин положил его на ковер у ног Иавала-скотовода.

— Ты даришь его мне, Ту? — спросил Иавал, не понимая намерений брата. Тувалкаин посмотрел на Иавала со скупым сожалением. Все вокруг Иавала вызывало жалость: и подгнившие безшкурные жерди шатра, и пропыленные ковры, давно потерявшие рисунок, и развешанное тут и там тряпье. — Я не верю в твое бескорыстие, брат! — прямо сказал Иавал.