Милые бездельники

— А ты сама сфальшивила! — отозвалась ноющая женщина.

— Ужъ лучше не пой? Я вотъ вальсъ сейчасъ сыграю!

Начался вальсъ, подъ который, конечно, не могъ бы танцоватъ никто. Я услышалъ въ то же время женскіе шаги по комнатѣ и пѣніе вполголоса романса: «Не пой, красавица, при мнѣ».

— Ты сегодня, Маша, голубое платье въ клубъ надѣнешь? — спросилъ третій женскій голосъ, въ которомъ я узналъ голосъ хозяйки.

— Нѣтъ, въ бѣломъ поѣду, — отозвалась игравшая женщина и вмѣсто вальса начала наигрывать галопъ.

Барышня, распѣвавшая, ходя но комнатѣ, уже пѣла: «Не уѣзжай, голубчикъ мой!»

Я поднялся съ постели, позвалъ прислугу, чтобы она подавала самоваръ, одѣлся, умылся, сѣлъ пить чай, а музыка все продолжалась, пѣніе все не смолкало. Это начало разстраивать мои нервы. Прошло съ часъ, я рѣшился выйти и немного пройтись. Погулялъ, зашелъ къ одному изъ товарищей, пообѣдалъ, возвращаюсь домой, а музыка и пѣніе все продолжаются и все такъ же безпорядочно, такъ же безъ такту, безъ смысла, фальшиво, такъ же прерываютъ ихъ вопросы и разговоры:

— Маша, ты кушакъ голубой надѣнешь?

— Нѣтъ, вся въ бѣломъ буду.

— А я вся въ черномъ съ пунсовыми розами.

— Право, Катя, тебѣ не идутъ пунсовыя розы.

— Это ужъ мое дѣло.

И опять слышится: «Не уѣзжай, голубчикъ мой», «Ты скоро меня позабудешь», «Мы двѣ дѣвицы». Да будетъ ли этому когда-нибудь конецъ, вѣдь этакъ съ ума сойти можно!

Но вотъ раздается звонокъ, отворяются входныя двери, кто-то входитъ въ переднюю, раздѣвается, идетъ въ залъ.

— Варя, Варя! Вотъ мило, вотъ не ждали! — кричать барышни, переставая играть и пѣть.

Слышатся поцѣлуи и звонкіе, звонкіе голоса:

— Ну, какъ живете?

— Отлично, отлично!

— Не скучаете?

— У насъ офицеры бываютъ!

— Въ клубы ѣздите?

— Каждый день почти!

— Счастливицы!

— А ты? Душка, разсказывай!

— Пріѣхала на всю зиму къ тетѣ! Отпускать не хотѣли, а я взяла да и уѣхала. Еще бы! У насъ въ Захудаловомъ ни одного мужчины нѣтъ, все купцы да гарнизонные офицеры. Одинъ гвардеецъ на двадцать восемь дней въ отпускъ пріѣхалъ и тотъ чѣмъ-то такимъ боленъ, все больше въ меланхоліи находился; «я, говоритъ, теперь трупъ и все изъ-за женщинъ!» А какой душка, самъ блѣдный, исхудалый, ходить, опираясь на палку, и вздыхаетъ! Ну, а вы, — дѣлали себѣ наряды для баловъ?

— Какъ же, какъ же! Дѣлали, всего нашили! Нѣтъ, а ты вотъ скажи Катѣ: вѣдь ей не идутъ пунсовыя розы? Правда? А?

— Душка, душка, тебѣ нужно изъ васильковъ сдѣлать вѣнокъ!

— А я вотъ хочу пунсовыя розы надѣвать и надѣваю.

— Нѣтъ, а ты слышала новый вальсъ?

— Какой?

— А вотъ я тебѣ сыграю!

И опять началась музыка, прерываемая разговорами, началось пѣніе, обрываемое на полусловѣ восклицаніями, хохотомъ и поцѣлуями.

— Чай будете еще пить? — спросила меня вошедшая служанка. — Или кофе заварить?

— Что это у васъ всегда такой гамъ? — спросилъ я ее, не отвѣчая на ея вопросъ.

— Какой гамъ? — спросила она.

— Да вотъ это пѣніе, эта музыка, — отвѣтилъ я.

— Это барышни! Извѣстно, что-жъ имъ больше дѣлать, — отвѣтила она. — Вотъ вечеромъ притихнутъ, въ клубъ поѣдутъ.

И точно, въ восемь часовъ вечера въ квартирѣ воцарилась мертвая тишина: и барышни, и хозяйка квартиры, и ея мужъ уѣхали въ клубъ.

— Аннушка! — крикнулъ я служанкѣ.

Отвѣта не послѣдовало. Я крикнулъ еще — опять нѣтъ отвѣта. Я рѣшился пройти въ кухню, въ кухнѣ ни души. Походилъ я по пустой квартирѣ съ полчаса, вернулся въ свою комнату, пообождалъ немного и снова вошелъ въ кухню. Аннушка уже вернулась.

— А я васъ звалъ, звалъ, — сказалъ я. — Куда вы пропадали!

— На лѣстницѣ съ товарками сидѣла, — отвѣтила она. — Извѣстно, господъ нѣтъ, дѣлать нечего дома.

Она была какъ-будто смущена. Я взглянулъ на нее и увидалъ, что она старается заслонить солдатскій киверъ.

— Что это у васъ гости? — спросилъ я, улыбаясь.

Она потупилась и пробормотала:

— Знакомый-съ…

— Поставьте самоваръ! — сказалъ я съ невольнымъ смѣхомъ.

— Слушаю-съ!..

Черезъ четверть часа самоваръ былъ поданъ.

— Вы не говорите-съ хозяевамъ-то, — застѣнчиво сказала она.

— Чего? — спросилъ я.

— Да вотъ что у меня гости-съ, — пояснила Аннушка и лукаво улыбнулась. — Извѣстно-съ, дома никого нѣтъ, ну, и скучно одной-съ…

— Э, полноте, мнѣ-то что за дѣло! — сказалъ я.

— Тоже знаете, они все въ клубъ, да въ клубъ, ажно страшно всю ночь одной въ этакой квартирѣ… Вы не подумайте чего, онъ вѣдь на мнѣ жениться хочетъ!..

— Ну, и помогай вамъ Богъ! — проговорилъ я, смѣясь.

* * *

И пошла моя жизнь по-новому въ этомъ новомъ помѣщеніи. Утромъ я выходилъ изъ себя отъ звуковъ музыки и пѣнія, вечеромъ я оставался въ гробовой тишинѣ, боясь войти въ кухню, чтобы не помѣшать tête-à-tête Аннушки и ея тѣлохранителя. Мало-по-малу, Аннушка начала цѣнить мою скромность и понемногу посвятила меня въ тайны квартирохозяевъ.

— Самого-то вы видѣли? — спрашивала она меня.

— Нѣтъ, не видалъ самого, — отвѣчалъ я, такъ какъ я дѣйствительно еще не имѣлъ удовольствія видѣть самого господина Оленина.