Милые бездельники

— Я ей тогда же говорилъ: «Дура, дура, своихъ интересовъ не понимаешь!» — продолжалъ онъ тѣмъ же грубымъ, какъ трубный звукъ, басомъ. — Она вѣдь была очень легонькой дѣвчонкой. Кто же изъ насъ ея не зналъ. Тоже и нищета. Буфетчикъ прикормилъ. Дура! Не могла выждать. Потомъ-то ужъ сообразила, гдѣ раки зимуютъ и, признаюсь, выжимала соки. Зато ужъ и сложена была…

— Это она на какомъ-то вечерѣ фигурировала въ видѣ Венеры Медицейской?

— Да, все затѣи покойнаго Друцкого.

— Она вскочила ему въ копейку.

— Ну, и натѣшился онъ зато надъ ней.

— Но гдѣ же ребенокъ? — послышался опять чей-то вопросъ.

— Что? Гдѣ ребенокъ? — грубо переспросилъ ремонтеръ. — Да гдѣ же обыкновенно бываютъ эти щенята: въ воспитательный домъ отдали. Тоже хорошо бы оставить: мать — голодная дѣвчонка; отецъ — забулдыга-буфетчикъ…

— Да, а теперь вотъ все богатство — выморочное имущество, — перебилъ со вздохомъ какой-то тощій, какъ волкъ въ зимнюю пору, статскій съ жадными глазами хищника.

— Какъ выморочное? — гнѣвно воскликнулъ господинъ съ черными усами. — Какъ выморочное, спрашиваю я васъ? Что это значитъ: выморочное?

— Да у нея нѣтъ родныхъ…

— Чуть порете! Родные-съ всегда есть, когда есть наслѣдство… — рѣшилъ онъ грубымъ тономъ ярмарочнаго игрока-забіяки.

Лысый старичокъ оживился и тревожно затоптался на мѣстѣ.

— О-о! — заговорилъ онъ, захлебываясь. — Родные! родные! Они всегда налетятъ на наслѣдство!.. О-о! я знаю… знаю… ждутъ, только умри!.. А она еще и не изъ порядочнаго общества… дочь кучера…

— Ваше превосходительство, опять запамятовали, — вмѣшался молодой офицеръ, спеціалистъ по балету. — Цыфрова — вотъ дочь кучера графа Струкова. А Русина — дочь солдата.

— Да, да, да! Вспомнилъ, вспомнилъ! — воскликнулъ лысый старичокъ и погрозилъ офицеру пальцемъ съ шаловливымъ выраженіемъ. — Все знаетъ, все! У-у, далеко пойдетъ!..

И потомъ, принявъ торопливо серьезное выраженіе лица, прибавилъ:

— Удивительно талантливый народъ… то-есть это чернь наша…

— Ну, голь — вотъ и все! — рѣшилъ, точно отрѣзавъ, господинъ съ усами. — Извѣстно, нужда скачетъ, нужда пляшетъ, нужда пѣсенки поетъ…

Лысый старичокъ удивился и вытаращилъ на усача глаза, подобравъ съ глубокомысленнымъ видомъ въ ротъ свои губы.

— Вы думаете? — черезъ минуту спросилъ онъ. — Странно, странно!.. Это мысль!.. Очень оригинальная мысль!.. Я объ этомъ никогда не думалъ… Очень, очень странно!..

— Вотъ бы теперь ея брату была пожива, — небрежно проговорилъ офицерикъ.

— А у нея былъ брать? — спросило разомъ нѣсколько любопытныхъ.

— Да неужели, господа, вы забыли этотъ скандалъ? — удивился офицеръ. — Въ балетѣ всѣ еще помнятъ его. Это въ позапрошломъ году было. Братъ Русиной, мальчишкой 18-ти лѣтъ, уже судился за кражи. Потомъ это для нея былъ настоящій enfant terrible. Онъ, говорятъ, ее просто билъ какъ собаку.

— Онъ ее и буфетчику сосваталъ, — мрачно вставить усачъ, затягиваясь сигарой.

— Да? — спросилъ офицеръ. — Я этой подробности но зналъ. Странно!

— А я зналъ, — проворчалъ усачъ.

— Ну, да это не важно, — замѣтилъ офицеръ. — Но дѣло въ томъ, что онъ потомъ всюду дѣлалъ ей скандалы…

— Да онъ, можетъ-быть, былъ съ нею… — послышалось чье-то замѣчаніе.

— Нѣтъ, просто братъ, старшій брать, ну, и ломался надъ нею. Наконецъ, дѣло дошло до того, что два года тому назадъ онъ судился за грабежъ и убійство. Это былъ замѣчательный типъ уличнаго бродяги, прошедшаго всю школу разврата и паденія. Три года онъ прожилъ буквально на мостовой, шлялся по-міру, ходилъ почти голый, паспортъ даже кому-то продалъ…

— Соціалисту какому-нибудь, — рѣшилъ лысый старичокъ.

Офицеръ презрительно усмѣхнулся.

— И тутъ же вздумалъ еще влюбиться, съ чего и начались его усиленныя кражи, подлоги, а потомъ — ту же самую любовницу и зарѣзалъ, изъ-за которой сталъ отъявленнымъ воромъ…

— Несчастная Русина, — послышалось чье-то восклицаніе.

— Ну, она во время процесса была за границей, — пояснилъ кто-то небрежно.

— А-а! — раздалось успокоительное восклицаніе.