Милые кости

Узнав от Сэмюела, как Линдси выкрала карандашный рисунок, Хэл без малого восемь лет осторожно наводил справки через друзей-байкеров из разных штатов и пытался напасть на след Джорджа Гарви. Подобно Лену Фэнермену, он дал себе зарок не болтать лишнего, пока не будет знать наверняка. Как-то раз к нему на ночь глядя наведался один из «ангелов ада» по имени Ральф Чичетти, известный своим криминальным прошлым. Он обмолвился, что его покойная мамаша сдавала комнату какому-то хмырю, а тот, похоже, ее и прикончил. Хэл начал задавать свои обычные вопросы. Мол, какой у того хмыря рост, какое телосложение, какие привычки. Жилец называл себя не Джорджем Гарви, а каким-то другим именем, но это ерунда. Главное — картина убийства была совершенно иной. Софи Чичетти дожила до сорока девяти лет. Она скончалась в собственном доме от удара тупым предметом, и ее тело, без признаков борьбы, осталось лежать на том же месте. Хэл, увлекавшийся детективами, знал, что у каждого убийцы есть свой почерк, своя манера. Поэтому, когда у видавшего виды «Харлея» был отрегулирован момент зажигания, Чичетти с Хэлом перешли на другие темы, а потом и вовсе умолкли. Но напоследок Чичетти невзначай добавил кое-что еще, и у Хэла волосы встали дыбом.

— Этот мудак строил игрушечные домики, — сказал Ральф Чичетти.

Хэл бросился звонить Лену.

Шли годы. Деревья у нас во дворе разрослись до неузнаваемости. А я все наблюдала за родными и соседями, за учителями, которые преподавали в нашей средней школе или должны были преподавать у меня в старших классах. Сидя в наблюдательной башне, я воображала, будто залезла на макушку тополя, под которым мой брат, до сих пор игравший с Нейтом в прятки, когда-то проглотил древесный сучок, а то еще представляла, как перенеслась в Нью-Йорк, примостилась на перилах и дожидаюсь Рут. Я делала уроки вместе с Рэем. Мчалась с мамой по трассе «Пасифик Хайвей», вдыхая теплый соленый воздух. Но каждый мой день заканчивался рядом с отцом, у него в кабинете.

Я перебирала в уме эти картинки, скопившиеся в результате постоянных наблюдений, и видела, как одна причина — моя смерть — сплела их в единое полотно. Никто бы не смог предсказать, как мое исчезновение повлияет на калейдоскоп земных событий. Но я крепко держалась за эти картинки, бережно их сохраняла. Пока я смотрела сверху, ни одна из них не потерялась.

Во время всенощной, когда Холли играла на саксофоне, а миссис Бетель Утемайер ей подыгрывала, я увидела Холидея: он бежал мимо белой пушистой лайки. На земле он дожил до глубокой старости и после ухода мамы спал у папиных ног, не отходя ни на шаг. Пока Бакли строил свою крепость, пес крутился рядом; если Линдси и Сэмюел целовались на крыльце, только ему позволялось совать туда свой собачий нос. В последние годы жизни бабушка Линн по воскресеньям готовила для него большую лепешку с арахисовым маслом и бросала ее прямо на пол, потому что ей нравилось смотреть, как пес пытается поддеть носом этот плоский блин.

Я ждала, что он меня учует, искала подтверждение тому, что здесь, по другую сторону, осталась той же девочкой, подле которой он спал. Ждать пришлось недолго: он был так рад встрече, что сбил меня с ног.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

К тому времени, когда Линдси исполнился двадцать один год, в ее жизни произошло много такого, что мне и не снилось, но я уже не терзалась. Просто всюду следовала за ней. Получила диплом колледжа, уселась на мотоцикл позади Сэмюела, обхватила его руками за пояс и прижалась покрепче к теплой спине…

Нет, все понятно, это была Линдси. Я не обольщалась. Но при взгляде с небес мне было легче раствориться в ней, чем в других.

После выпуска они с Сэмюелом помчались на мотоцикле к папе и бабушке Линн, потому что клятвенно обещали не притрагиваться к шампанскому, засунутому в багажную сумку мотоцикла, пока не переступят порог дома. «Мы — дипломированные специалисты!» — говорил Сэмюел. Мой папа ему полностью доверял. Как-никак, его дочь — теперь единственная — за все минувшие годы ничего плохого не видела от этого парня.

По пути из Филадельфии, на тридцатом шоссе, их настиг дождь. Он начинался исподволь, покалывая тонкими иголками мою сестру и Сэмюела, ехавших на предельно допустимой скорости пятьдесят миль в час.

Холодные капли, падая на сухой, раскаленный асфальт, поднимали в воздух испарения, спекшиеся за день под палящим июньским солнцем. Линдси любила прильнуть щекой к спине Сэмюела, как раз между лопатками, и вдыхать запахи асфальта и редких придорожных кустарников. Ей вспоминалось, как перед грозой ветер надувал белые платья выпускниц, выстроившихся вдоль Мейси-Холла. Казалось, девушки вот-вот оторвутся от земли.

Когда до поворота к дому оставалось миль восемь, изморось сменилась проливным дождем, и Сэмюел прокричал Линдси, что дальше ехать рискованно.