Милые мордочки, лапки-царапки (1996)

Но Аннасин не могла говорить, да и охотник на ведьм, похоже, был не особенно озабочен тем, чтобы добиться признания.

— Завтра вас всех сожгут, всех пятерых. Вас сожгут на костре, и вы отправитесь прямо в ад, где вам самое место и где Дьявол уже дожидается вас с вилами и ножами.

Старик ушел в угол, уселся на стул и налил себе еще вина.

Избитые и искалеченные женщины еще поплакали и постенали, но вскоре затихли.

Аннасин подумала о том, как она будет гореть на костре, и у нее сжалось сердце. Она ничего не могла сделать — ни для других, ни для Марисет. Каждый должен спасаться сам, если может.

Сквозь трещины в двери и грязные окна сочились чистые запахи ночи, которые заглушали вонь крови, и бесполезной боли, и страха, и истерзанной плоти.

Когда Аннасин в образе серой кошки опять поднялась на холм, Марисет со Стрелой игрались у ручья — били лапами по воде и смотрели на рябь, плещущую отражением звезд.

Марисет подбежала к ней и спросила, и Аннасин ответила — все, как есть, неохотно, но и не утаивая ничего. Кошки всплакнули. Но не слезами, как люди.

Они поплакали у ручья, а потом подошли к Стреле, и он свернулся вокруг них двоих, и они уткнулись носами в его черный упругий живот — словно котята, пьющие молоко у кошки.

— Я расскажу вам еще одну сказку, — сказал Стрела. А в небе медленно и бесшумно кружили звезды.

Третья сказка — «Кот из башни».

Когда люди слышали этот звук, разносящийся эхом над засеянными полями вплоть до каменистых холмов, они говорили: «Что-то вороны раскричались» или «Слышите, какой гром». Или просто молчали, не говорили ни слова. Но у них было тайное имя для этого звука: они называли его перемолом, потому что больше всего этот звук был похож на скрип жернова.

Но что молол этот жернов? Похоже, что камни и кирпичи — перемалывал в пыль. А потом молол пыль. Бесконечно.

И что это был за жернов? Церковь стояла на плоской равнине, а в церкви жил и служил священник. Он был высоким, и черноволосым, и жирным, как боров, и он правил над этой землей, как царь. На священные праздники и святые дни в церкви было не протолкнуться; никто не решался не появиться на службе. Он — священник из церкви — читал резкие и жестокие проповеди. В нем не было доброты. Он говорил людям, что они закоснели в низости и что Бог их накажет за все грехи, и Бог в устах святого мужа был подобен яростному дракону.

Потом он пускал по рядам серебряную чашу, и каждый клал в чашу дар — все, что он мог позволить себе, и чуть больше. А в дни, когда не было службы, он — священник из церкви — обходил их убогие хижины и дома побогаче, их фермы, и мельницы, и постоялые дворы. И все, о чем он просил, ему тут же давали — еду и питье, подарки, вино и одежду. Даже золотые кольца люди снимали с пальцев и отдавали ему — если они у кого-то были, золотые кольца, — и если ему вдруг хотелось забавы ради возлечь с девицей, она должна была беспрекословно прийти к нему. Если могли, люди прятали своих жен, дочерей и сестер — прятали, если могли, но могли они не всегда. Он был ненасытным и алчным, священник из церкви.

Но он был не простым священником. Иначе как бы он смог держать людей в таком страхе? Он был колдуном.

Иногда, по ночам, с верхушки церковной башни — высокой и крепкой башни, каковая пристала скорее господскому замку, нежели Божьему дому — изливался холодный свет, вонзавшийся в небеса. И те, кому была надобность выйти на улицу в полночь, сворачивали с дороги и обходили церковь стороной, по полям, так что тропинка там не зарастала.

Именно из башни, с самой ее верхушки, доносился тот непонятный звук, который люди промеж собой называли перемолом. Никто не знал, что это такое, — не знал и знать не хотел. «Совы», — говорили они. «Где-то гроза», — говорили они и укрывались с головой, лежа в своих постелях. Кое-кто втайне молился о смерти священника, но в ответ на такие молитвы с просившим случались ужасные вещи. Одному на ногу упал топор и отрезал ступню, так что человек остался калекой. Второй пошел ночью в холмы, и увидел там что-то, и лишился рассудка; пришлось посадить его на цепь.

— Благослови, Господи, нашего святого отца, — говорили люди.

Там была одна девочка, которую священник приметил, когда ей было всего десять лет от роду, но он решил подождать — таких молоденьких он не любил.

Отец и мать делали все, чтобы спрятать ее от святого отца, но ее волосы были, как медь, сияющая на солнце, и он это помнил — священник из церкви, — когда проезжал мимо фермы.

— Что там сверкает на солнце? — спросил священник.

— Это медный котел на стене в кухне.

— Нет, не котел. Отвечайте правду.

— Это солнечный зайчик прыгает на окне.

— Отвечайте правду.

— Это волосы моей дочери.

— Пришлите ее ко мне, — велел священник. — На закате. Сейчас ей должно быть уже тринадцать.

Мать плюнула в пыль и сказала:

— Простите, святой отец, что-то во рту у меня как-то кисло. Съела незрелый фрукт.

А отец сказал:

— Я пришлю ее к вам.