Милый дедушка

Через проем сопел на своей верхней полке студент. Или разбудить? Фиг-два, и студента тоже трогать он не собирается. Вчера краем уха долетело до него, как травит тот о геройских подвигах на какой-то там «практике». «Практика, практика… Мы на нашей практике…» О героических, словом, буднях скромных героев в белых халатах, и его, Зубова, тошнило от всего этого. Когда умирала его мать, нагляделся он на них. «Разбирайтесь…» — решил он и отвернулся к стене.

И тут женщина закричала. Громко-громко, в голос.

Зубов вздрогнул, но не обернулся. Он как бы и ждал уже этого крика. Желал. Теперь-то все так или иначе должно закончиться. «Ну, давай! — подгонял он ее. — Ну! Ну?»

Наконец полка под студентом заскрипела. Вчера они между собой так и не познакомились. Зубов не захотел. Такое вот напряженное незнакомство с людьми и доставляло иногда Зубову удовольствие. За вечер вчера он на промолвил ни единого слова.

— Что с вами? Плохо, что ли? — послышался снизу сочный голосок студента.

Женщина что-то отвечала, но Зубову не слышно было что.

Пришлось двигать подушку поближе к краю. Интересно все-таки!

Студент сидел рядом с женщиной и обеими руками ощупывал живот.

— Не раздави! — вырвалось у Зубова.

И тут же он об этом пожалел. В молчании было преимущество, а так он его терял.

Голова студента качнулась от окрика, как от подзатыльника, но он выдержал, не обернулся. И тогда Зубов разозлился уже всерьез. Он сложил физиономию в любимое свое идиотски-серьезное выражение и свесился в проем.

Студент, словно не замечая, продолжал осмотр, а женщина скользнула по нему бессмысленными глазами и отвернулась; уж ей-то точно было не до Зубова.

И все равно он висел над ними, раскачиваясь, как змея. Таращился. Шипел. Иной раз в ресторане он любил вот так подойти к каким-нибудь пижонам и, топыря в брюках карман, негромко сказать: «Быстренько платим по счету и гуляем. Две минуты!» И никто ни единого разу не задержался из них.

Студент закончил и обернулся к Зубову.

— Вы не смогли бы сходить за проводницей?

Ты мог бы сходить за проводницей, Зубов?

— А ты сам, а? Козлик?

Глаза у студента сузились, а веки дрогнули. Зубов тоже смотрел и улыбался. Он знал, понимают его правильно.

— Мы после поговорим, если хочешь, — выдавил студент. — А сейчас сходи.

— У-тю-тю-тю!

Становилось интересно. Рано или поздно, а все равно перестанешь притворяться, думал Зубов. Знал он этих мордастеньких, с детства пузатых маменькиных сыночков. Никого они не любят, кроме себя, эти вежливые ребята.

— А-а-ав-ва-а-ау! — завопила женщина. Пальцы ее сжимали ладонь студента.

Тот привстал и, не отнимая руки, грубо потряс другой укрытого до макушки старика. «Добре, сынку!» — одобрил его мысленно Зубов. Без булды.

— А? Что? Чиво? — заперебегали с одного на другое красненькие испуганные глазки.

— Одевайтесь быстро, и за проводницей! — отчетливо скомандовал студент. — Роды у нее.

— Ой-ей, вот тех-тех. Дела-а! — старикан, суетясь, но довольно сноровисто оделся, прикрыл постель и, вскользь глянув на женщину, исчез.

Стуком двери, хлопнувшей за ним, будто что-то закончилось для Зубова. Он откинулся на подушку, сцепил под затылком руки и прикрыл глаза. Лежал, качался, а потом по привычке, появившейся в колонии, начал вспоминать. Лица, руки, голоса… Лучший способ улизнуть от происходящего. Был, к примеру, монтаж. Это называлось «монтаж». Их, самых голосистых и грамотных, выстраивали на сцене по случаю какого-нибудь юбилея, и они, якобы от своего имени, читали стихи. Взрослые в зале слушали и умилялись. «Здесь всё, всё, всё, от верстака до ящика с гвоздями, — читал маленький Зубов, боясь поднимать глаза в зал, — всё нашим создано трудом, своими сделано руками!» А следом сзади звенело уже: «Мы на лыжах, на коньках мастера кататься. В разных студиях, кружках любим заниматься!» «Мы изучим всю округу, все тропинки обойдем, или камень, или уголь обязательно найдем…» Потом Зубов шел домой и во дворе двухэтажного соседского дома видел ту собаку, большую немецкую овчарку, с черной спиной и желтыми подпалинами. Хозяева привязывали ее к березе и забывали, наверное, покормить. И собака ела свой кал. Ела медленно, равнодушно, не реагируя на проходившего Зубова, и кал этот с каждым днем становился все светлей. Собака эта потом куда-то исчезла, и Зубов решил, что она сошла с ума.

— А говорила, рожать через два месяца! — послышался голос проводницы. — Ну вот зачем обманывать-то?

Зубов усмехнулся.

— Тихо-тихо-тихо, — остановил проводницу студент. — Не нужно шуметь.

— Да кто шумит? Кто шумит? Сами же! Так бы и говорила сразу, так и так. Врать-то зачем?

— А вы б ее сразу-то посадили? Сомневаюсь что-то.

Лица студента Зубову было не видать, но голос его сейчас ему нравился.

— До станции два часа. Скоро она? Не успеем? — спрашивала проводница.

— Нет! Воды отошли.

Зубов насторожился. Ох, показалось, не надо б ему всего этого! Ни к чему бы.

Некоторое время было тихо. Свет до сих пор не включался, и в сизом полумраке слышался один стук колес.

— Сделаем так, — заговорил студент. — Дайте объявление по радио. Вдруг в поезде врач?! Я-то… это… не совсем еще.