Милый дедушка

17. Лежал на боку, смотрел в стену. Глаза, уши, губы. День, два, три. Рыжий следователь, товарищ Пинчер. Мы понимаем, улыбается, «око за око», понимаем, но и вы поймите. Ведь вы же взрослый человек, газеты читаете! За превышение самообороны… Ах, вот как? Ну что ж. Да-да, теперь ясно.

Хватит. Хватит.

Выходил на кухню. В углу на стене стучали дедушкины часы.

Курил. Смотрел в пустое окно. Часы от дедушки идут, оттуда, от него.

Обложили.

Милый дедушка, возьми меня отсюда.

Все.

К вечеру вышло тихое солнце. И ветер понес дымки из труб. Хорошо прислониться к дверному косяку. После ночной попойки моей.

19. А через неделю — по городу. Трезвый, спокойный. Апостолы пели туристские песни. Печалились, наслаждались, прощаясь. Они не очень-то любили его. За что его было любить?

Мимо домов, мимо школы, детского парка, мимо кинотеатра Пушкина, мимо, мимо.

Навстречу Манон. Надо же. Снова одна, печальна и нетороплива. После нового краха любви. Бедные, бедные ножки, пальцы в морщинках, ноготки без маникюра. Старушка Манон.

Друзья прошли дальше.

Манон взглянула, рассмеялась. Серебряный ручеек в его раскаленную глотку. Взял за руку, повел.

Родители спали. Провел ее в свою комнату (с некоторых пор была своя комната) и не включил свет.

«Скажи, скажи…» — просила Манон.

Папа, у меня гость. Слышу, хрипло сказал папа.

Наконец-то было хорошо.

Было хорошо.

Я знаю, что ты задумал, говорила она. Не надо, Дьяков, не надо, все пройдет. Гладила по щекам жесткими ладошками.

«Не надо».

Огонь моих чресел. Агония моих…

20. Вдоль озера километра три. Камыши, ряска. Берег и вода, все в тополином пуху.

Веточки, костер. Ждать ночи. Вот такие жгли на Тоболе, глядели в огонь, что-то слушали — слышали ли? Жарили гальянов. Обычная банка со скрученным толем, а каково тянуть ее было за веревку?

Огоньки поднимались по веточкам. Темнело быстро.

Смерть, подумал, это как выключают свет: в ванной, в коридоре, на кухне. И тишина. Ни зги.

Зга. Раньше думали, все утонувшие девушки становятся русалками. «Здравствуй, князь! Здравствуй, князь ты мой прекрасный!»

Здравствуй, мы одной крови, я и ты, здравствуй.

УЕХАТЬ ВМЕСТЕ.

Вода холодная, хотелось выйти, надеть штаны, к костру. Ну-ну, что ты, что ты… Спиной к озеру, лицом к лесу. На ногах ласты.

Из леса кто-то смотрел, затаившись.

Все равно.

Когда вода дошла до бедер (до середины бедер), повернулся и прыгнул вперед. Уф-ф!

Кролем: раз, два, три, четыре, вдох. Потом брасс. Ф-ф… Пух лез в рот, горький, похожий на вату. Плевался, раздвигал руками. Вода теплая, мягкая, гладко-живая.

На берегу, справа, загорелись огоньки. Кто-то там еще…

Лег на спину. Выступили звезды, малиново сияла луна.

Вода от ласт всплескивалась, оставаясь.

Я возвращаюсь, господи. Страшно, но будто понарошке, ведь все равно она придет, мама…

Опустил голову в воду, открыл глаза, раз, два, раз, два, прошло.

Пух кончился. По зеленой воде — малиновая дорога. А помнишь женщину над домами? А девочку, что приходила на горку с красными санками? «Черная влага истоков, мы пьем ее на ночь, мы пьем ее в полдень, и утром мы пьем ее, ночью мы пьем ее, пьем, мы в небо могилу копаем — там нет тесноты…»

Звезды грелись и росли. Он плыл на спине.

«Волос твоих золото, Гретхен. Волос твоих золото, Гретхен».

Когда ноги совсем отяжелели, остановился и снял ласты. Они ушли вниз, и стало страшно. Теперь по-настоящему. И он засмеялся и запел. Громко, как мог.

«За кривду бо-ог накажет на-ас, за пра-авду на-гра-дит…»

ЧАСТЬ III

Пройдет +++ лет. И мы уедем. В другую, еще одну жизнь. Море, трава и камни у берега, все вернется.

На берегу Тобола тоже росли тополя. В июне летел пух и плыл по воде нерастаявшим серым снегом.

Я знаю теперь, ты будешь со мной. Мы вернем, мы поверим, и мы спасемся.

И поляна, где кончалась улица, и трава-конотопка, и подорожники в пыли.

В клубе, в пионерлагере, дощатый пол — иди, иди ко мне, сюда, на самый край, не бойся — мы танцуем с тобой под аккордеон, и дождь стучит по крыше, когда замолкает музыка.

Лети, вали, тополиный пух, тополиное щедрое семя! Наметай сугробы, поземка! Во мне моя пятнадцатилетняя любовь.

Ах, сударь! Будет.

Будет или нет?

СЕНТЯБРЬ Повесть

Я не убивал.

Я не был причиною слез.

Я никому не причинял страданий.

Я чист. Я чист. Я чист. Я чист.

Из «Книги мертвых»

ДОМ, КОТОРОГО НЕТ