Милый друг Ариэль

Наша «306-я» выглядела рядом с «ягуарами» и «мерседесами» как детский педальный автомобильчик. Я торопливо сунула ключи охраннику стоянки, чтобы он куда-нибудь упрятал ее, и мы вошли в ресторан, где нам пришлось клянчить столик у герцогини (никак не меньше!), встречавшей клиентов. Судя по ее возмущенному миганию, отсутствие предварительного заказа показалось ей верхом хамства. Она смерила меня взглядом с головы до ног. Нужно признать, что рядом с ней я, со своим единственным тоненьким браслетиком, выглядела просто Золушкой. Наконец она милостиво согласилась «помочь» и, бряцая украшениями, повела нас на крытую террасу, к одному из трех свободных столиков с видом на озеро. Сендстер громко выразил свое удивление, я же молча встала возле своего стула, дожидаясь, когда эта надутая индюшка отодвинет его для меня. За это я наградила ее самой томной из своих улыбок и поняла, что ей безумно хочется выцарапать мне глаза. Но я уже вжилась в свою новую роль и отныне никому не позволю измываться над собой, даже Сендстеру.

— Дорогой Гарри, сегодня я вас приглашаю. И потому, надеюсь, вы избавите меня от испытания тремя сортами вин. Вдобавок, это слишком уж бросается в глаза. Давайте-ка лучше выпьем хорошего шампанского.

На вид ресторан заслуживал пятерки с плюсом. Он стоял на сваях, и зал был с трех сторон окружен водой. Складывалось впечатление, будто вы едите прямо посреди озера. Идеальное местечко для лунного света, тихих аккордов фортепиано, бесед шепотом и пузырьков Piper Heidsieck, — уединенный приют для избранных, нечто вроде сейфовой комнаты старика Хорста. Я уж не говорю о столовом серебре, вышитых скатертях и хрустальных бокалах — все сплошь высшего качества, а ели мы на лиможском фарфоре. Но самую высшую луганскую пробу можно было поставить на посетителях. Конечно, не все мужчины носили костюмы-тройки, и не все их супруги щеголяли в жемчужных колье. Напротив, здесь можно было увидеть все что угодно. За одним столом сидели даже люди в спортивных костюмах. Но достаточно было хоть чуточку задержать на них взгляд, чтобы понять, о чем они говорили. Мужчины-бизнесмены: «С тех пор как у меня провели бухгалтерскую экспертизу, я больше не могу ездить в Бельгию»; старлетки: «Милый, отпусти мою руку, вдруг на этом кораблике есть папарацци»; спортсмены: «Без футбола я бы давно скурвился»… В сторонке сидела наедине с бутылкой Cristal Roederer маленькая старушка бомжеватого вида, но явно принадлежавшая к сливкам общества: мятая тряпица, которую она набросила себе на плечи, была из чесучи, самой редкой, самой дорогой и самой тонкой ткани в мире. Наши клиентки по ней с ума сходят, ведь шаль двухметровой ширины свободно протягивается через обручальное кольцо. Чтобы соткать такую материю, уничтожают последних диких коз с горных тибетских плато. И эти трофеи стоят бешеных денег!

Гарри, видимо, давно привыкший к элитным харчевням и убежденный, что миллионеры являют собой людскую разновидность, совершенно неспособную вести интересные разговоры, зато очень способную удовлетворять свои потребности, не уделял никакого внимания нашим соседям. Пока я исследовала зал и глазами, и ушами, он провел десятиминутную беседу с сомелье, а затем составил нам изысканное меню. Выполнив свою миссию, он велел принести шампанское и поднял бокал за мое новое процветание.

Уверенным, торжественным тоном, словно подводя окончательный итог нашей истории, он пожелал мне попутного ветра в плавании по денежному морю, где отныне мне не грозят никакие проблемы. Я едва не обиделась: терпеть не могу, когда меня держат за дурочку. Я боялась не проблем, а того, что мне будут задавать неприятные вопросы. Все это выглядело слишком прекрасно, чтобы быть правдой. И я призналась ему в своих опасениях, как истинная простушка, не постигающая хода событий:

— Это сильнее меня. Мне не верится, что все нормально. И более того, я не верю, что это не аморально.

Я хорошо поступила, высказавшись откровенно. Когда при Гарри заговаривали о морали, он тотчас выпускал когти. Стоило ему услышать громкое слово такого рода, как он тут же начинал давать мне уроки реализма. И учить жить — это было его любимое занятие:

— Бедная моя крошка, только не вздумайте размышлять о Добре и Зле. Любой вопрос теряет смысл, когда ответ не имеет значения. Так вот, в вашем случае он не имеет никакого значения. Представьте себе, что вы избрали Добро и отказались от этих грязных денег, — ну и что же из этого выйдет? Да ровно ничего! Они попадут в другие карманы, только и всего. Разве что вам вздумается разоблачить в прессе и перед судьями то, что вы якобы знаете. Но тогда это будет называться «доносом», и Добро сейчас же обернется Злом. Причем Злом весьма опасным, примите это к сведению. И поверьте мне, что лучше вам спокойно наслаждаться настоящим и ни о чем не думать. Carpe diem, как говорят американцы[46].