Милый друг Натаниэл П.

Накануне, в парке, когда Ханна обвинила его в том, что он не пытался ничего сделать, он счел ее упреки безосновательными, но теперь спрашивал себя, а не подстроил ли все сам – решил, что она не нужна ему больше, и обставил дело так, чтобы она оправдала его слабеющий интерес к ней. Потому что знал – конечно, знал, не дурак же, – что ее сомнения и опасения – это в том числе, если не целиком и полностью, следствие его поведения. И, разумеется, ее тревоги и беспокойства (Ты злишься? Позволь, пожалуйста, приготовить тебе завтрак?) только усугубляли ситуацию, действуя ему на нервы. Но в том-то и дело, что вести себя по-другому он не мог. Поступая не лучшим образом – дуясь, обрывая ее, пялясь на ту женщину, – он лишь повиновался некоему неодолимому импульсу. А ведь когда-то она ему нравилась, и даже очень…

Нейт подошел к окну и остановился, глядя, прищурившись, на белое, как лист бумаги, небо. Проблема заключалась в том, что она по-прежнему ему нравилась. Даже теперь. Вот что смущало больше всего.

Строгий голос в голове громогласно объявил, что он тупица и ничтожество. Ее сбивало с толку его поведение. Он видел, как она съеживается, замыкается, нервничает и погружается в уныние, становится кем-то другим, кого он едва узнает. И говорил себе, что вовсе не заставляет ее быть с ним. Говорил, что она может порвать с ним, когда захочет.

Но теперь Нейт задумался о том, что сказала Аурит. Вернее, не сказала, а написала. Ее отец, когда его упрекали в чем-то или критиковали, всегда отвечал одинаково: «Если тебе что-то не нравится, уходи». Аурит утверждала, что для человека, чье доминирующее положение в отношениях позволяет ему просто не воспринимать всерьез неудовлетворение другого только лишь потому, что его ничто к этому не побуждает, такая реакция есть проявление стопроцентного мужского шовинизма: «Это то же самое, что в 1950-е заявить чернокожим южанам: «Извините, но если вам не нравится, как с вами здесь обращаются, вы всегда можете вернуться в Африку».

С другой стороны, Ханна не была каким-то обделенным гражданскими правами меньшинством, подумал Нейт, отходя от окна и шлепая из спальни в кухню. И какое такое у него особое положение? По крайней мере, он сам ничего не просил и не требовал. Его всегда возмущало ее смирение, готовность терпеть его выходки, плохое настроение. Ее согласие быть жертвой. Да, она огрызалась, злилась, но то были бури в стакане воды, возмущенные трепыханья попавшего в силок зверька. Она, можно сказать, дала ему полный карт-бланш, словно нарочно для того, чтобы ему было легче помыкать ею. И вот теперь он поставлен перед необходимостью стать судьей самому себе, нести ответственность за них обоих. Это несправедливо.

От таких рассуждений на какое-то время полегчало. Потом пришла еще одна мысль: а если она терпела его потому, что этого хотел он? Терпела, пока он не перегорел. Он всегда останавливался, как только чувствовал, что перешел некую линию, и она на самом деле может уйти. Она позволяла ему мучить ее, потому что он ей нравился. Может быть, она даже любила его.

От такой мысли Нейт даже вздрогнул.

Потому что, ну же – где найти такую, чтобы и без действующего на нервы тика, и без всяких физических изъянов? За что он может упрекнуть ее? Какие претензии предъявить? Что выпивала иногда лишнего? Так он и сам мог. Что несерьезно относилась к его книге? Нет, поначалу, до того, как их отношения резко пошли на спад, Ханна воспринимала его вполне уважительно. Что не была в нем уверена? Ну, так все женщины такие. А те, что утверждают обратное, – они и есть самые ненормальные.

Нейт вспомнил, какой была Ханна на вечеринке у Франчески Как-Ее-Там. Как защищала свою позицию от наскоков Джейсона. И как он сам в тот вечер, да, был счастлив…

Подумав, Нейт решил позвонить Кристен. Если такая женщина, как Кристен, волевая и умная – детский онколог, – более трех лет состоявшая с ним в интимных отношениях, сохраняет о нем высокое мнение, то все не так плохо и он не такой мерзавец, каким сам себя сейчас воспринимает.

Кристен взяла трубку после второго звонка – голос сильный, сочный и все еще знакомый.

– Нейт! Рада тебя слышать.

Где-то на заднем плане затявкала собака.

– Корки, наш новенький. Ему всего год, немецкая овчарка.

Кристен жила в Боулдере с остепененным в медицине и философии мужем, занимавшимся чем-то почетным и впечатляющим – Нейт забыл, чем именно, – в медицинской школе. (Кажется, управлял какой-то клиникой, высокотехнологичной и нацеленной на гуманитарные проекты.)

Кристен сказала, что у них с Дейвом все хорошо. Даже отлично. И новый дом отличный, хотя они еще только-только обустраиваются.

– Нет времени.

– Но время на трех собак находится?

– Находится, – согласилась она.

– Бегаешь?

– В сентябре участвовала в Денверском марафоне, – скромно призналась Кристен.

Нейт рассмеялся:

– Ты не меняешься.

Он услышал, как ее окликнул Дэвид.