Милый друг, товарищ покойника

И вот одиночество утратило свою тягостность, превратилось в уединение, а уединение — издавна любимое монахами состояние — способствует размышлениям и самоусовершенствованию. Правда, самоусовершенствоваться я не собирался, я был из той категории людей, которые предпочитают, чтобы их учила жизнь. А вот размышлять мне действительно нравилось.

А за окном летел снег.

Я пил кофе и продолжал размышлять о природе желаний, радуясь неожиданным выводам, словно эти выводы доказывали неординарность моего ума.

31

Вечером я ехал к Марине. Настроение было приподнятым. Мне попался полупустой трамвай, я сидел и наблюдал проносящийся мимо зимний город, город, в котором я бы с удовольствием родился еще раз, не боясь повторить ошибки предыдущей жизни. На душе было необычайно легко. В самом воздухе я ощущал приближение праздника, словно действительно вез меня трамвай на какой-нибудь уличный карнавал или хотя бы на наше отечественное «Народное Гуляние».

Приближался конец года и сегодняшнее приглашение на ужин воспринималось, как начало целой серии праздников, логично переходящих в новогоднее застолье.

— Было бы красиво прийти с цветами, — подумал я, зная, что цветы по дороге купить негде.

Марина встретила меня улыбкой. Под вешалкой меня уже ждали тапочки, в которые я переобулся.

Стол был накрыт в первой комнате. Ничего похожего на романтический ужин. Никаких подсвечников на столе. Аккуратная сервировка, нарезанные колбаса и сыр. Горячее еще на кухне, а бутылка красного вина уже здесь, но еще не открыта — ждет меня.

Я заметил вдруг отсутствие детской кроватки. Марина вышла на кухню и я из любопытства заглянул в спальню — кроватка теперь стояла там.

Промелькнула странная мысль, будто я в гостях у Кости, а не у Марины. Просто пока он где-то задерживается, но мы решили его не ждать. И тут же в сознании каким-то импульсом возникло ощущение вины. И спровоцированная этим ощущением мысль спросила: «Как ты можешь приходить в разрушенный тобою дом?» Но я не испугался этого вопроса, словно был у меня сильный психологический иммунитет. Я просто вспомнил, что исполняю долг.

В этот момент в комнату зашла Марина. Она поставила на стол большое блюдо с битками и варенной картошкой.

— Ой! Хлеб! — вспомнила она.

— Я нарежу! — твердо прозвучал мой голос и я последовал за ней на кухню.

Потом она нашла штопор и я открыл вино. Разлил по бокалам. Мы уселись за стол. Я взял бокал в руку и тут мною овладело смятение — ситуация требовала тост, а мне вдруг показалось, что произносить тост в этой квартире неуместно, так же неуместно, как шутить на похоронах. И мой взгляд опять пробежался по стенам в поиске доказательств траура, какой-нибудь черной ленточки, фотографии… Я вспомнил, как уже безуспешно искал здесь фотографию Кости. И снова возникло ощущение, что он жив и сейчас придет. Недаром Марина называет до сих пор себя женой Кости, а не его вдовой. Я держал бокал навесу и чувствовал, как дрожит моя рука. А Марина смотрела на меня как-то странно, и тоже держала в руке бокал с вином. Наконец она сказала:

— Ну, за приближение Нового Года!

И я с радостью поддержал этот тост, мы чокнулись и звон хрусталя оживил тишину квартиры, снял мое напряжение.

— Поставить музыку? — спросила Марина, подождав, пока я допью вино.

Я кивнул. Она принесла из спальни кассетник. Включила. Зазвучал легкий джаз.

— Годится? — она посмотрела на меня с услужливостью во взгляде.

— Да.

Я чувствовал, что она хочет говорить, но сам никак не мог начать разговор. Есть в полной тишине тоже было неприятно, в этом было что-то траурное, что-то от поминок. Я снова налил вина — это было самым легким заполнением паузы.

— За то, чтобы все плохое осталось в этом году, а все хорошее перешло в новый год! — произнес я тост и тут же подумал, что понимать его можно по-всякому.

Но Марина кивнула, улыбнулась. Отпила из бокала.

— Не дай бог, чтобы этот год когда-нибудь повторился… — выдохнула она, но на лице присутствовала улыбка.

— Я тоже жду, когда этот год закончится. — Признался я. — Это был самый худший год в моей жизни, — продолжил я и осекся. Посмотрел на Марину, испугавшись вдруг ее возможных расспросов.

Но Марина только улыбалась и думала о чем-то своем. Ее улыбка была тихой и уставшей и я решил, что именно эта улыбка очень подходит ее лицу.

— Я так привыкла в последнее время к тишине, — заговорила Марина. — А сначала, когда Кости не стало, я думала, что сойду из-за нее с ума. Целую неделю звонил телефон, спрашивали: что случилось, что я знаю… А потом как отрезало. И тишина… Я в этой тишине поумнела… Сначала плакала, а потом думаю — это же не я умерла! Я же жива!.. Убрала весь траур к чертям, все фото… Уходя — уходи… Мертвый должен быть добрым, что ли, к живым… Он не должен постоянно напоминать о себе… Вы извините, что я так о Косте… Вы его знали… Давайте на «ты»?

— Давай, — сказал я.