Милый Эп

— А-а, ну так в оперном!.. То сказочка, а то правда. Там феи, да принцы, да музыка волшебная, а у нас — о-о!.. Сядем на покосе перекурить, а из кустов — лось, вот с такой мордой-сапогом! А батя его матюгом как шуганет — только треск пойдет! Вот вам вся музыка и все феи! По правде всегда грубее… Я сегодня письмо от Райки получил. Помнишь ее, Эп?

— Райку-то, еще бы!

— Не письмо, а комедия. Хотите прочитаю?

— Ну-ка, — сказал я.

Иногда Шулин прямо завораживал меня — и я говорить начинал его словечками и с его интонацией, и слушал, по-шулински разинув рот. Я вообще какой-то переимчивый: что-нибудь да перехвачу у человека, который мне нравится, и порой ловлю себя на том, что вот проскользнуло отцовское, вот Васькино, а вот Авгино, и лишь от мамы ничего, кажется, не взял — неужели я ее мало люблю? И хорошо, если перенятое химически соединяется с моим кровным, а вдруг это простая смесь, как монеты в копилке, — стоит меня толком вытрясти, и я смертельно опустею?..

Авга принес конверт, сколупнул с него какие-то крошки, вынул листочки и, свесив ноги в подполье, стал читать:

— «Дорогой брат Август, Пишет тебе Рая. Во-первых строках своего письма сообщаю, что все мы живы и здоровы и желаем тебе того же самого. Правда, мама прихворнула маленько животом, но потом поправилась, а папка вчера снова напился, пришел и начал табуретки ломать. Которая из листвяка никак не ломалась. Он ее и на пол кидал и о порог бил, а потом принес топор. Мама с Петькой на руках выскочила в окно и спряталась у Сучковых. Папка бегал искать ее, но не нашел, а только топор потерял. А мы с Галкой залезли под кровать и давай реветь. Он вытащил нас. Лицо у него было в крови, он был в одних кальсонах и начал делать ласточку и велел нам держать ему руки и ноги. Но ласточка у него не получалась, он все падал и ругался, а потом упал на кровать и заснул. А утром чинил табуретки. У меня за год будет две тройки, остальные четверки. А как у тебя? Приезжай скорей, нынче будет много земляники. Я такая же: все хохочу, хохочу и сама не знаю над чем. Если у тебя есть красивые фантики, то вышли. Костя их копит и все время возле сельпо бегает. Но фантики у нас некрасивые или конфеты совсем без фантиков. Привет дяде Ване и тете Кате. Пока до свидания. Рая».

Авга замолчал и некоторое время задумчиво глядел на свечу, потом сунул листы в конверт и вздохнул:

— Вот такие у нас феи и принцы!..

Ни слова не говоря я выдрал, как из кошмы, пучок картошки и, медленно очищая, стал бросать в ведро. Валя присоединилась ко мне, потом спрыгнул и Шулин. Потихоньку мы снова разговорились, но ни о деревне, ни о письме больше не заикались, хотя делающий ласточку дядя Степа, окровавленный и в кальсонах, не выходил у меня из головы.

Глава пятнадцатая

Тетя Катя и дядя Ваня пришли в тот момент, когда мы, покончив с картошкой, выкарабкивались из подполья. Тетя Катя охнула, всплеснула руками и, суетясь, заприговаривала: ой, да кто же это у нас, да сколько помощничков, да сейчас она рыбы нажарит — как чуяла, полную сумку с аванса купила. Сиял и дядя Ваня, мужичок — кожа да кости. Авга познакомил хозяев с Валей, тетя Катя долго не выпускала Валину руку, все повторяя, что очень-очень радехонька, что девчата не заглядывали к ним, почитай с прошлого года, когда Петьку в армию проводили, что Август все робеет и что дай бог делу наладиться.

Или Авга когда-то нажужжал своим родным обо мне что-то хорошее чересчур, или еще по какой причине, но относились ко мне в этом доме слишком хорошо, так что даже неловко порой бывало, точно меня, как Хлестакова, принимали тут не за того и заблуждение это вот-вот разъяснится.

Валя заняла рукомойник в углу кухни, а мы с Авгой, налив из кадки полведра, вышли сполоснуться на крыльцо. Шулин напился через край и отдуваясь, сказал:

— Валя, значит? Снегирева?.. Я ее где-то видел, кажется. — Авга коротко хохотнул: — Тетя Катя шумнула посудой, а сама потихоньку спрашивает, мол, чья девчонка-то? Я кивнул на тебя. Она: «Так и думала, — говорит. — Где, — говорит, — тебе такую заиметь!» Ох, уж эти кумушки! — Он плеснул мне на руки. — А я-то думал — все, ты с той Ленкой закрутишь, у Садовкиных-то!

— Тише, балда!

— Молчу, как рыба об лед! — прошептал Авга. — А чего ж ты сиротой прикидывался?

— Да мы всего семь дней знакомы.

— А-а!.. Славная снегириха!

— Чш-ш! Дай-ка! — Я весь ковш ухнул Авге за шиворот, но он, черт, только блаженно закряхтел.