Милый Ханс, дорогой Пётр

“Ну, друг! Тебе не боксом надо – языки учить, заниматься! А если ты этот… как его… ну, когда человек сразу на разных языках может? – Герман сам не шибко учен, слово вспоминает. – Полиглот!” Конёк не понял: “Это что ж он глотает?” – “А вот языки иностранные, хоть десять, запросто!”

Конёк в роль вошел, уже просит ему с собой разговорник дать – на полке высмотрел. Ну как теперь ему отказать, такие способности пропадают? “Ладно, друг, возьми, но только дашь на дашь: ты мне ласты достань, у ребят спроси, где хочешь, но чтоб у меня ласты были! Ласты, друг, – это когда ноги у тебя, как у лягушки, и плывешь ты быстро-быстро… И далеко, очень далеко!”

Напоследок Конёк еще сигару у Германа чуть не выпросил. Нет, не дал, она у него одна-единственная, бережет для особо торжественного случая.

Пора, давно пора поинтересоваться тренеру Ивану Кирычу, как идут у его воспитанника дела.

Он тоже на велосипеде передвигается, только с подвесным мотором. Потому что и рад бы сам педалями крутить, да не может, нога хромая с войны. Вот и тарахтит на всю округу, слышно за версту. Конёк с мамой, услышав его мотор, уже знают: сейчас Кирыч заявится!

Что их с Коньком связывает? Бокс, само собой, тренировки… Ну и отца Конька Кирыч знал, и сам теперь ему как отец родной: подрался Конёк по малолетству, в изолятор уже попал, было дело, так Кирыч, не кто иной, его выручил, с нар в последнюю минуту снял. А еще частенько мотор у Кирыча глохнет почему-то на одном и том же месте – возле их дома. И никак не заводится, хоть тресни, пока мать Конька к Кирычу из калитки не выйдет: опять поломка? Она стоит, глядя, как он возится с велосипедом, а он на нее даже глаз не поднимает, усердно устраняя неисправность, которой нет… Молчат, и так все ясно. И всё – мотор завелся, Кирыч уезжает.

И еще кое-что их связывает, только Конёк и не догадывается, что он уши и глаза Кирыча, ни больше ни меньше!

Вот догнал его тренер на своей тарахтелке. “Ну, как успехи?” И Конёк ему с восторгом все выкладывает про транзистор, карту географическую в крупном масштабе… Про успехи в английском и заплывы в северных морях, и про ласты, в которых ноги, как у лягушки, – и это не забыл. “Помоги достать, Кирыч!”

Герман Ивану Кирычу интересен, он на новичка не случайно с самого начала глаз положил. И вот – полная информация, будто он сам с Германа показания на допросе снял. Только при чем допрос, какой? Кирыч со своей тарахтелки и не слезал… И вообще, о боксе речь, нет разве?

“Удар, говоришь, прошел? Защиту его хитрую пробил? Ну, то ли еще будет, лиха беда начало! Ты не расслабляйся, главное, старайся от него ни в чем не отстать, ведь хороший для тебя пример! Буквально каждый его шаг повторяй! Плавает – и ты с ним давай закаляйся! Как сталь, именно! Всё лучше, чем чашечки в угаре хлопать и с барышней на берегу кувыркаться, у которой дома ребенок. Я не прав?”

В общем, опять Кирыч воспитанника к Герману приставляет, хоть никакой он не следователь, конечно, и с органами не связан. Но – бдительность! Когда маскируется человек изо всех сил, а все равно белая ворона, это как? В городе возле самой границы?

“А английский – хорошо, как сейчас без языка? Может, Конёк, ты и впрямь этот… полиглот, кто тебя знает?”

Лара с Риммой на кухню заходят – не лисами прокрадываются, не за котлетками. Встали и, переглянувшись, разговор начинают.

– А что ты не бреешься, интересно? Усы заводишь? – спрашивает Лара.

– Есть возражения?

– Нет, почему же.

– Посмотрим. Уберу, если что.

– Если что?

– Если вашим величествам не понравится!

– А откуда это “если что”? – вступает Римма.

А Лара подхватывает, сговорились:

– И брюки откуда? Разве у тебя такие были?

– Таких не было.

– Улицы подметать!

Они знают, откуда… Германа невзлюбили, хоть ни разу не видели. Римма продолжает допрос:

– А может, он уголовник какой?

– Кто?

– Сам знаешь. Отсидел срок, а теперь…

– Какой такой срок? Из чего это видно?

Вдруг Лару осенило, на лице ужас:

– Послушай-ка, а что это он к тебе так прилип?

– Так это я к нему прилип.

– Тебе только так кажется. Может, он это… Ну знаешь, когда мужчина к мужчине пристает, как их…

– Как их?

– Ну, эти…

– Пидарасы, что ли?

– Вот-вот!

– Ларка, я тебя сейчас стукну!

– Давай-давай! Можешь даже приемом. Он тебя ведь приемам научил, нет разве? Этот твой утопленник!

Нет, все-таки взяли по котлетке, успокоились… Уходят.

Но это всё ля-ля, со скуки разговоры. А вечером сестрам не до утопленника – Лара на крыльцо из дома выходит, Римма ее провожает, осматривает придирчиво. Еще догнала, платье поправляет, последний штрих…

Пацан вслед тоже на крыльцо выскочил, Валерка, остолбенел: куда это мама нарядная такая?

А мама едет с другой мамой знакомиться – вон Конёк уж у калитки на велосипеде ждет.

– Май диа мазер! Май фьючер вайф! Май диа вимен, ай лав ю боус!

Это Конёк женщин друг другу представил, как умел, а он уже умел, научился. И даже в любви им поклялся. Еще в разговорник посмотрел, хотел что-то добавить, но раздумал, не всё сразу.