Милый мой Игнатиус

— Бывает и дольше: два года, даже три. Но ты должен понимать, что даже после этого ты не умрёшь, ты просто станешь другим. Не таким как... сейчас. Иным.

Меня охватило раздражение. Зачем она обо всём этом мне напомнила? Нельзя разве как-то осторожней, тактичнее? Я и так живу в предвкушении будущего безумства, а она как будто специально мне уксус на рану льёт.

— Иным? Вот как? А если я не хочу быть иным? Если я хочу оставаться самим собой, Игнатиусом Лаврентьевичем Кругловым? Если мне нравится быть таким, какой я есть? Ты говоришь так, как будто в этом нет ничего особенного, как будто это нормально. Но это не нормально. Не нормально! Как тебе вообще пришла в голову мысль призвать меня в Мир, понимая, что я превращусь в безумца, стану азбикумом!

— Азбитом. Это не мне пришла. Я не хотела тебя призывать, — Василиса глянула на жабоида. — Я говорила, что ты не готов. Но раз уж тебя призвали, то нет смысла разбрасываться ценным материалом.

Замечательно, теперь я ещё и ценный материал. Вот и проговорилась, голубушка, теперь ясненько, за кого ты меня принимаешь. Цинизм зашкаливает!

— А можно вернуть всё назад? — без особой надежды на положительный ответ спросил я.

— Увы, процесс запущен, — лицо Василисы стало кислее клюквы. — Хочешь ты того или нет, но азбикум уже в тебе.

Я вспомнил красную таблетку аспирина. Жабоид, сволочь, это он запустил мой процесс чуткости, это он мой убийца. И после этого он ещё смеет обижаться?

— Дмитрий Анатольевич, — повернулся я к лешачонку, — ну и сука же ты.

Жабоид втянул голову в плечи. Дать бы ему по этой голове! Самое бесполезное место в его организме.

Василиса продолжила рассказывать о Бесконечных коридорах и их обитателях. С её слов выходило, что я видел только Малую часть. Она обихожена, приведена в порядок и периодически очищается от заползающих в неё тварей. Заповедная часть являет собой образец дикости и природного естества. Это уже не коридоры в привычном понимании, но бесконечная череда пещер и залов, соединённых между собой тоннелями, которые могут привести в тупик или оборваться в пропасть. В любой момент можно нарваться на монстра или банду отверженных, а то и вовсе угодить в неизвестный переход, который вынесет тебя неизвестно куда. Одним словом, бардак. Одна надежда на Дмитрия Анатольевича, которыйнемного разбирается во всём этом хаосе.

Я слушал вполуха. Мне уже расхотелось куда-либо идти — настроение пропало. Внутри меня началась грызня между двумя вечными противоречиями — оптимизмом и пессимизмом — и я больше прислушивался к ним. Пессимизм орал, что мне пришёл кирдык, и всё, что я могу сделать, заранее не имеет смысла. На кой чёрт лезть в эти проклятые коридоры, мучить себя, изводить, рисковать здоровьем и нервами, если через год я так и так туда отправлюсь и стану их постоянным жителем? Ты уже азбит! Так не лучше ли потратить оставшееся время на себя, вернуться домой, продать квартиру и покуролесить напоследок? Оптимизм возражал, утверждая, что я уже зашёл достаточно далеко, чтобы вот так взять и всё бросить. Надо помочь Василисе добиться цели, оставить по себе хоть какую-то память.

Признаться, доводы пессимизма мне нравились больше: покуролесить — это звучит интригующе. Но память тоже не плохо. Хоть вспомнят на досуге добрым словом.

— Игнатиус, ты здесь или где-то в другом месте? — с укоризной спросила Василиса.

— Здесь, — отозвался я, отрываясь от своих мыслей.

— Вам необходима экипировка. В Заповедной части без некоторых вещей обойтись трудно, а порой и невозможно, особенно теперь, когда ты утратил артефакты. Ступайте, — это уже относилось не только ко мне, но и к жабоиду, — за Никитой Афанасичем, он всё вам даст, — Василиса указала на дворецкого.

Вот, значит, как зовут дворецкого. Нормальное имя, ему идёт.

На лифте мы спустились на минус четвёртый этаж и прошли на склад. Если принимать во внимание рассказы Василисы о монстрах и прочих тварях, поселившихся в коридорах, я ожидал увидеть стенды с оружием и боеприпасами. Собственно, так и случилось: пистоли, аркебузы, мушкеты, пищали всех времён и способов зарядки стояли по соседству с топорами, мечами, копьями. Выбор оказался богатый. Я ходил вдоль стендов с чувством благоговейного трепета в душе, и дрожащими пальцами прикасался к тронутым пылью и временем рукоятям, оскепищам, прикладам. Особое восхищение у меня вызвал оружейный ряд представителей Дикого Запада: револьверы, винчестеры. Если не ошибаюсь, у Дмитрия Анатольевича за пазухой прятался кольт-миротворец. Точно такой же лежал на полочке между кольтом Уокера и русским Смит-Вессоном.

— Это всё артефакты? — спросил я.

Никита Афанасич снисходительно улыбнулся.