Милый, не спеши!

— Ничего интересного для твоих читателей. — И тут же стал развивать эту мысль. — Ведь что волнует их чувствительные сердца? Прежде всего — попавшие в беду дети. Похищенные или пропавшие без вести, забытые в пылающих домах, провалившиеся в прорубь или в омут — и героически спасенные. Затем щекочут нервы истории об изнасилованных женщинах. Далее — всякие неприятности, приключившиеся с известными людьми. Если, скажем, у Ивана или Петра угонят машину, это никого особенно не заинтересует. А вот если на улице разденут тебя, это будет уже поводом для некоторого оживления: вот, мол, он все писал про них, пока и сам не попал в беду; посмотрим, что он теперь запоет, не накрутит ли, наконец, хвост милиции, которая не может обеспечить порядок на улицах… Так что от души тебе рекомендую: что бы ты там ни написал о нашем совместном дежурстве, постарайся на всякий случай ругать нас побольше. Это всегда производит приятное впечатление, потому что показывает, что автор — человек принципиальный, которому сам черт не брат…

Речь его становилась все замедленнее, словно вместо кофе он пил валерьянку. Собрав остатки исчезающей бодрости, майор смог еще добавить:

— А теперь ступай, мне надо сосредоточиться. Поговори с ребятами — они, надо думать, уже вернулись с вызова.

— Что-нибудь серьезное?

— Иди, иди, — слабо отмахнулся Козлов.

— Кто сегодня дежурит?

Он не ответил. Наверное, видел уже второй сон, а сны у людей, изо дня в день сталкивающихся с теневыми сторонами жизни, может быть, для соблюдения справедливого равновесия, бывают на диво розовыми.

И в оперативной группе нашелся человек, с которым я был немного знаком. Правда, о нем я больше слыхал от других, чем узнал прямым путем; но то были вполне достоверные источники, и поэтому личность инспектора Оскара Силиня не являлась для меня совершенно чужой.

Он обладал привлекательным, но одновременно и вызывавшим антипатию характером. О таких в начале фильма трудно бывает сказать, какими они окажутся к его концу. Может быть, исправятся, пройдя через придуманные автором испытания. Или окажутся любителями легкой жизни, не справятся с трудностями, проявят малодушие. Но с таким же успехом внешний цинизм может оказаться лишь маской, под которой скрывается чувствительный, легко ранимый человек.

Что я знал об Осе, которого работники старшего поколения, помнившие прозвище некогда знаменитого баскетболиста Гунара Силиня, ласкательно называли «Силой»? Рос он в семье начальника стройки республиканского масштаба. До призыва в армию пользовался всеми преимуществами, какие давало общественное положение отца. Со службы вернулся женатым, и в качестве запоздалого свадебного подарка получил от родителей «жигули». Старшие Силини недолго терпели задиристый характер невестки, и в результате трехступенчатого обмена раздобыли для молодых отдельную квартиру. Но через несколько месяцев капитулировал и Оса, укрывшийся от семейной жизни в Минскую школу милиции. Когда он вернулся оттуда, гнездышко оказалось пустым, и даже прощальное письмо валялось на полу: всю обстановку жена увезла с собой. С первой получки инспектор Силинь обзавелся широкой тахтой, письменным столом и несколькими стульями; этим он и ограничился, полагая, что приобрел совершенно достаточно для тех нескольких часов, какие придется проводить дома. Болтали, что за столом он иногда, чтобы расслабиться после работы (лейтенант работал в отделе по расследованию особо опасных преступлений или, проще говоря, убийств), пишет лирические стихи и мелодраматические рассказики, однако проверить эту информацию не удалось. Куда более правдоподобными казались разговоры о том, что свободные вечера он никогда не проводил в одиночестве, но приглашал старых, а иногда и новых подруг, обещая прокрутить для них уникальные записи самодеятельных бардов. Это более подходило к его характеру неутомимого искателя, не однажды приводившему на работе к острым противоречиям. Смелый, далее безрассудный в оперативных действиях, Оса не боялся и начальства, с необоснованным презрением проводя знак равенства между опытом и рутиной. Еще большее неудовольствие вызывали у коллег свойственная ему самоуверенность и присущее молодости стремление изображать как акт самоотверженности и бескорыстия все то, за что он боролся по доброй воле. Так что когда руководство отделом сменилось, новый начальник, которого Силинь до того не раз катал на своей машине, вызвал его для дружеской беседы и предложил перейти на другую работу.

И вот теперь он стоял передо мной — в хорошо сшитом кителе, подчеркивавшем его спортивную фигуру, — и испытующе глядел темными, подернутыми дымкой безразличия глазами, умевшими, без сомнения, и ласкать, и жалить. На губах его застыла ироническая усмешка.

— Так где вы теперь? — спросил я, когда мы преувеличенно сердечно пожали друг другу руки.

На лице темноволосого лейтенанта, которое, несмотря на несколько мелковатые черты, могло бы принадлежать и киногерою, промелькнула легкая гримаса.

— В транспортном отделе. Ловлю автомобильных воров. Да только…

— Да, да?