Милый, не спеши!

Следственный опыт, приобретенный мной за последние дни, на сей раз пригодился. Не моргнув и глазом, я сделал вид, что не заметил кофейную чашку с губной помадой Аспы на краешке, которую жена, словно вещественное доказательство обвинения, выставила на середину кухонного стола.

— Если бы ты знала, что тут было! — охладить ревность сейчас могло одно лишь любопытство, и я сознательно приукрасил свой рассказ. — Хотел написать репортаж, но получается целый роман. Ты что, действительно не слыхала, что в Риге насилуют женщин, убивают юношей, и я…

— Ты, насколько можно судить, прекрасно обходишься уговорами, кофе и коньяком! — и жена указала на пустую бутылку на подоконнике.

— Ну, как не стыдно говорить такое! Тут у нас была устроена конспиративная квартира.

— Где никто не поднимал трубки: я звонила тебе каждое утро и каждый вечер. Я так переволновалась, ты же обещал приехать навестить, — на этот раз в ее голосе звучали более мирные нотки.

— Не знаю даже, вправе ли я рассказать тебе все…

Этот отлично нацеленный удар окончательно пробил броню недоверия. Жена нахлобучила мальчишке на голову шапку и подтолкнула его к дверям.

— Иди, детка, поиграй во дворе, нам с дедушкой надо поговорить.

Мой рассказ превратился в настоящую инсценировку, потому что в самый напряженный момент — я как раз добрался до профессорского звонка, — дверь распахнулась и в квартиру вошли Аспа и Силинь. Неприкрытая нежность их друг к другу развеяла остатки подозрений моей жены. К тому же возник повод отведать привезенные из деревни домашний хлеб и мясо, открыть банки с грибами и ягодами.

Только поздно вечером я вспомнил о своем долге литератора и попытался представить, что чувствует сейчас преступник и как он готовится к событиям завтрашнего дня, ради которых он насиловал и убивал.

* * *

Сколько он не выходил из дому? Этого он не знал, потому что не считал дней. Не ходил и на работу. И, даст бог, никогда больше не пойдет. Надо только дождаться утра. А потом дотерпеть до вечера. Но страшно болела голова. Нет, правду говоря, пока еще только ныла. Давление постепенно поднималось, словно кто-то накачивал ему в мозг воздух. Все больше и больше, пока голову не начнет разрывать на части. От одной лишь мысли об этом сжималось сердце. Надо найти кран и открыть, тогда снова станет хорошо. Он сможет свободно вздохнуть и нормально соображать. Все встанет на свои места, возникнет внутреннее равновесие. Исчезнет тревога, будоражащая сознание и заставляющая злиться по мелочам. Душа наполнится желанным теплом, оно проникнет во все поры. Как в ту ночь в лесу, когда он выстрелил в своего преследователя. Вместе с пулей вылетела и болезнь, перешла в другого. В тот миг враг превратился в друга. Хоть бы он снова встал и навек унес с собой его беду…

Он понимал, что это пустые мечты. Поэтому даже не подошел. Он не сомневался, что попал в сердце. Не зря же месяцами, годами тренировался в стрельбе. С того дня, когда в подвале покойной тещи, в сундуке, нашел завернутый в промасленную бумагу пистолет. Когда кончились привезенные тестем патроны, он раздобыл другие. Но пули застревали. Уговорить слесаря не удалось, пришлось самому подпиливать и подгонять. Тут же в погребе, куда после смерти старого майора никто не заходил. Родила бы жена сына, тогда они пропадали бы внизу вдвоем. А так он ходил туда один. Так и подохнет, когда нагрянет припадок посильнее. Уже дважды он приходил в себя после обморока на сыром полу подвала. Но об этом вспоминать не следует. Такие мысли только ухудшают самочувствие и приближают начало кризиса.

Да и зачем ломать ноющую голову, о чем? О завтрашнем дне? До него надо еще дожить — без врачей, которые могут упрятать в больницу. И без новых жертвоприношений, из-за которых можно угодить в тюрьму. Раньше, когда он не знал другого выхода, он бил жену. Однажды почти задушил дочь подушкой — ее нытье терзало барабанные перепонки, доводя до безумия. Теперь семья от него ушла. Жена нашла работу в районном городке и уехала. Забрала с собой все, и даже, приезжая в командировку, ночует в другом месте. Оставила только стол со стульями, раскладушку и всякий хлам в погребе. Хорошо хоть, что не взяла телефон. Вряд ли у него хватило бы сил добраться до автомата и оттуда позвонить профессору. Разговор принес облегчение. Растерянность старого кретина оказалась чудодейственным лекарством. Взволнованное дыхание, доносившееся с другого конца провода, ослабило сжимавший голову обруч. Завтра старик прибежит, это как дважды два. С деньгами. И можно будет, наконец, наладить старый трофейный мотоцикл, уже бог знает сколько лет ржавеющий в подвале. Не понадобится больше трястись в автобусе или электричке, где он всегда чувствует себя словно в западне. Уже по дороге в лес отстанут ядовитые шипы, терзающие мозг. Но сейчас, куда кинуться сейчас, чтобы спастись от безжалостной боли?