Милый старый Петербург. Воспоминания о быте старого Петербурга в начале XX века

«Милый старый Петербург! Потому ли, что я провел в нем детство, или потому, что он неразрывно связан с пушкинской эпохой, но воспоминания о нем всегда вызывают поэтические ощущения, — пишет В. А. Оболенский. — В причудливой смеси европейской культуры со старым русским бытом и заключалась своеобразная прелесть старого Петербурга»^[9]. В мемуарах князя В. А. Оболенского предстает дворянско-чиновничий город. Он вспоминает первые электрические фонари, уличного мороженщика, ваньку-извозчика, Вербное гулянье, иллюминацию в царские дни, праздничные балаганы и катание на вейках, приводит записи выкриков уличные разносчиков, отмечает, чем отличался говор петербуржцев от москвичей и пр.

Мстислав Добужинский вспоминает казенную квартиру отца, поездки на конке и на пароходе по Неве, городские праздники, домашний театр, обучение в гимназии и университете, художественные выставки. Особенно подробно он фиксирует исчезающие уличные «мелочи»: фонари, лавочки, уличные вывески, тумбы, страховые знаки, навесы подъездов, торцы мостовых.

Позже память все больше обращается к предметному миру. Ярким примером этому служит воспоминания Сергея Горного «Санкт-Петербург (Видения)» (Мюнхен, 1925).

Главный мотив книги — возвращение в прошлое, жизнь в нем. Горный, как и другие мемуаристы русского зарубежья, отдает традиционную дань уличной жизни, ее типажам — прохожим, торговцам, лавочникам, продавцам, приказчикам, разносчикам, перевозчикам, фонарщикам, извозчикам, ломовикам, лихачам, дворникам, городовым, кондукторам, шарманщикам. Вспоминает: игры и детские книги, каток, водопойни для лошадей и уличные грелки, городской транспорт и пароходики на Неве, устройство мостовых и цвет домов, похороны и календарные праздники (Пасха, Вербное гулянье), времена дня и погоду. Он впервые обратил внимание на рекламу в периодике и на плакатах, описал парикмахерскую.

Значительное место в книге отведено уличным вывескам, витринам, еде и товарам. В памяти Горного навсегда запечатлелись товары в витринах магазинов: игрушки, атласы, книги, открытки, почтовые марки, календари, визитные карточки, свадебные билеты, меню парадных обедов, одежда, парики, маски, спички, папиросы, цветы, часы, брелки, кожаные сумочки, портмоне, мясо, птица, овощи, фрукты, омары, рыба, икра, грибы, сахар, чай, пирожные, резиновые круги, ноздреватые губки, скорняжные шкурки, банки с красками, кисти, весы, самовары, краны, ведра, бочки, скобяные изделия, веревки, хомуты, рогожа.

Книга Горного «Только о вещах» (Берлин, 1937) открывается очерком «Бахрома», в котором Горный вновь вспоминает обстановку родительской квартиры, свой «неприкосновенный инвентарь детства», окружавшие его «мелочи», на которых «повисла, зацепилась жизнь»^[10]. В очерке «Альбом бытия» Горный пишет о витринах магазинов и о товарах в них. «Инвентарю» прошлого посвящены очерки: «Бутылки», «Глянцевый раджа» (о мыле), «Пекарня», «Книжная полка», «Страдивариус» (о музыкальных инструментах), «Фонарики», «Опилки и стружки», «За письменным столом» и др. В памяти Горного сохранились запахи керосиновой лампы, винного погреба, дерева, металла, пыли и пр.

Как заметил Ю. Щеглов: «В русской литературе первой трети XX в., да и более поздних лет, предметная сторона культуры занимает исключительно большое место. Никогда прежде вещам и способам обращения с ними не уделялось столько внимания, а главное — никогда бытовые объекты, их наборы и констелляции, их судьба не наделялись столь явной идеологической и символической ролью, как в прозе и поэзии послереволюционной эпохи. Исторический катаклизм XX века осмысляется, помимо прочего, как грандиозный сдвиг в „вещественном оформлении“ жизни: кажется, будто целая Атлантида вещей неожиданно погрузилась под воду, оставив ошарашенного носителя цивилизации на замусоренном берегу, где лишь трудно узнаваемые обломки напоминают о недавней густоте и пестроте окружавшего его предметного мира. Появляется новый литературный жанр — ностальгическая коллекция, альбом, каталог ушедших вещей. Читателям предлагается „заняться составлением благодарно-радостного списка всего, что видели“ (Горный). В мемуарах бывшего сатириконовца С. Горного, многозначительно озаглавленных „Только о вещах“ (1937), предметный реквизит старой культуры разложен по темам и рубрикам: специальные главы посвящены канцелярским принадлежностям, „каменным шарикам“, сортам мыла, бутылкам, книжной полке, стеклярусу, пекарне… Автор стремится представить каждую семью вещей во всем богатстве ее форм, сортов и разновидностей. Его книга — гимн в честь разветвленнейшей специализации, бесконечной детальности, густоты, теплоты и обжитости дореволюционной культуры. Внимание подолгу задерживается на каждой из исчезнувших вещей, на ее фактуре, цвете, употреблении, на интимных, полуосознанных ощущениях, которые были с нею связаны. Все вещи, независимо от их сравнительного веса в прошлой жизни, уравнены в едином лирическом панегирике»^[11].