Мимо денег

Сидоркин запалил фонарик и уже спустился со ступенек, но оглянулся. Доктор на освещенном крыльце выглядел высоким, головой под стреху. К концу затянувшегося вечера Сидоркин начал испытывать к нему почти родственные чувства. Забавный старик, но абсолютно беспомощный.

— Иван Савельевич, а эта ваша помощница, Татьяна, она?..

— Татьяна Павловна — свободный человек и сама собой распоряжается. Вы это хотели услышать?

— Ну да, наверное…

Сабуров вернулся на кухню. Татьяна Павловна уже разобрала со стола и перемыла посуду. Вид у нее был еще более обескураженный, чем десять минут назад.

— Чайку не хотите на ночь?

— Ты вот что, Таня… Я тебе не указ, но будь, пожалуйста, поосторожнее с этим малым. Один бог знает, что у него в башке.

— Да у меня и в мыслях нет… Но это же чудо, просто чудо! И глазки, и родинка на шейке… Помните, вы сами как-то рассказывали. У каждого человека есть на свете двойник. Не обязательно по соседству, а где-то далеко-далеко. Обычно они не встречаются и ничего не знают друг о друге. Ох, как обидно, Иван Савелич!..

— Что тебе обидно?

— Да как же! Живут люди, как две ягодки с одной ветки, но один, может, бедняк, другой богач, и ничем не могут поделиться. А на самом деле у них роднее друг дружки, может, никого и нету. Какая-то несправедливость… Вот мой Остапушка, к примеру…

— Хватит, Таня, — строго перебил Сабуров. — Коли охота поозоровать, хотя бы меня не впутывай в свои глупости. Все, спокойной ночи.

Улегся на просторный топчан напротив печки, зажег лампу, попробовал почитать, но буквы летели мимо глаз. Мыслей никаких и чувств никаких: устал очень. Только каждая жилочка дрожит, как овечий хвостик. С чего бы это? Погасил свет и, поворочавшись, покряхтев, начал засыпать. Сквозь дрему услышал, как скрипнула входная дверь. Ах негодница, все же побежала на разведку!

Наконец с облегчением нырнул в темную муть — и тут же вынырнул обратно от легкого прикосновения к плечу. Он не испугался, сразу понял, кто это.

— Не спится, Аня? Опять кошмары?

— Можно полежу с вами?

— Конечно. — Он чуть отодвинулся к стене, освобождая место, и девушка легла поверх одеяла, почти к нему не прикасаясь. Почти.

В доме натоплено, жарко. Прямо перед глазами серебряно плыл квадрат окна, вырисовывая неясные очертания предметов. Ночь превращалась во что-то такое, чему нет названия. К ее целомудренным границам незримой толпой подступили все пороки мира. Еще одно короткое мгновение, и эти границы рухнут. Сабуров боялся пошевелиться, чтобы не нарушить волшебное очарование минуты.

— Так почему нам не спится, ребенок?

Аня поерзала, устраиваясь поудобнее. На ней ничего не было, кроме ночной рубашки. Осознав эту пикантную подробность, Сабуров разволновался, как если бы перескочил еще десяток-другой лет обратно в молодость, прямиком в ту пору, когда воспаленному уму мнится, что женские покровы прикрывают не голое тело, подвластное тлению, а некую счастливую тайну. Грустно подумал, что рано или поздно нелепые скачки через пласты времени его доконают, но сама мысль была приятной.

— Он правда ваш племянник? — прошептала Аня, щекоча дыханием его шею и настороженное ухо.

— С какой стати? — Сабуров удивился вопросу, в нем была несвойственная ей недоговоренность. — Впервые его вижу, как и ты.

— Кто же он такой?

— Представь себе, чекист. Из славного ведомства Феликса Эдмундовича.

— Ой! — Аня повернулась на бок и, хотела или нет, прижалась грудью и бедром. — Значит, прислали за мной?

— В том-то и дело, что вовсе нет. Пожаловал по собственному почину.

— Он так сказал?

— Да… Ему нужна работа. Я нанял его охранником. Посмотрим, понаблюдаем, что за человек. Он тебе не понравился?

Аня помолчала, потом сказала с обидой:

— Зачем обманываете, Иван Савельевич?

— Не обманываю, это правда.

— Правда в том, что вы считаете меня полоумной… Господи, мне было так хорошо! Я ведь вам поверила… Зачем, ну зачем он приехал? Что ему здесь надо? Мы же никого не трогаем, никому не мешаем. Я хотела завтра заняться парником…

Сабуров раздумывал, что можно ей сказать, а что нельзя. Ее психика уязвима, как туберкулезные бронхи — для каждого сквознячка. Но держать ее в щадящем режиме до бесконечности — тоже неразумно. Это палка о двух концах. Если она заподозрит лукавство, двойную игру, контакт между ними оборвется. Потом не восстановишь. Этот контакт был сейчас единственной вещью, ради которой стоило жить.

— Видишь ли, Аня, мне самому многое непонятно. Он рассказал какую-то странную, неправдоподобную историю. Якобы он выполняет задание по поимке опасного преступника, и, по его догадкам, этот преступник может объявиться в нашем районе. Он приехал, чтобы устроить засаду. Или что-то вроде того. Я ведь в их работе смыслю столько же, сколько и ты… Как, по-твоему, я должен был поступить? Прогнать его? Сказать: убирайся?

— Почему он пришел к вам, а не к кому-нибудь еще?

— Могу только предполагать, — соврал Сабуров. — Вероятно, навели справки, и я оказался подходящей фигурой для прикрытия. Старый профессор, сам здесь человек новый — да мало ли какие резоны.

— Вы говорили, никто не знает, что мы здесь.