Мимо денег

Федор Баклажан (доктор так и не понял, кличка это или настоящая фамилия) был в принципе не таким примитивным существом, каким представлялся. Начать с того, что он действительно был натуральным вором в законе, авторитетом старой закваски, а таких в россиянском бизнесе почти не осталось. Их давно вытеснили беспредельщики, которые не признавали никаких законов, в том числе и воровских. Белые воротнички пришли на смену уголовным харям, далеко превзойдя «стариков» в жестокости и цинизме. Какой-нибудь образованный, говорящий на двух-трех языках сподвижник рыжего Толяна в любой комбинации давал фору солидному, покрытому тюремной пылью «папане». Во второй половине девяностых годов, будто по команде, старую уголовную гвардию попросту выкосили из бизнеса, как сорную траву. Лишь некоторые уцелели и даже укрепились, Баклажан был один из них. Генеральная разборка застала его в Сибири, он активно участвовал в страшной алюминиевой войне и выскользнул, как уторь, прихватив с собой приличный капитал. Осел в Москве и здесь широко развернулся, войдя в смычку, как Сабуров выяснил под гипнозом, с вьетнамскими товарищами и наркобаронами с Ближнего Востока. Основал фирму-прикрытие, дерзко назвав ее русским именем «Иван Поддубный», с филиалами в Петербурге и Перми, короче, выбился в предпринимательскую элиту, ради которой, как известно, и затевался беспощадный передел собственности, остроумно названный «реформой». За успех пришлось заплатить дорогую цену: необратимый функциональный сдвиг, озверение, полная атрофия гуманитарных ориентиров. Имея дело с подобными существами, Сабуров удивлялся лишь одному: каким образом они сохранили первоначальный человеческий облик — ни клыков, ни рогов, ни вторичного оволосения? Вероятно, думал он, это все придет на следующем этапе перерождения…

— Можно и подробнее. — Баклажан отхаркнул желтоватый комок, на сей раз не попав в плевательницу. — Вчера на Пятницкой, в шопе. Зашел пивка взять пару банок. Ну вообще чего-нибудь приглядеть на вечер. К кобылке одной собирался нагрянуть. Все чин чином. Сперва Васька Джин, телохранитель мой, сходил, проверил. Какого-то фраера выкинул оттуда. Чисто. Я зашел, в натуре никого, только продавщица за прилавком лыбится. Я не придал значения, взял упаковку баварского, водяры, нарезки всякой накидал в корзину, подхожу к этой девке за кассой. И тут, веришь ли, накатило. У ней там стол с ящичками, с монетами, чем-то щелкнула, когда отпирала, а у меня в глазах — ствол. То есть, помнилось, будто она из ящичка ствол вынает. Парабеллум. Вот так ясно увидел, как тебя сейчас. Ну и врезал ей от души по кумполу. Голой рукой, доктор! Так она, дурища, башкой об стену хрястнулась и в отключку ушла. Меня Джин подхватил, еле оторвались. Может, до смерти зашиб деваху, взял грех на душу. Но суть не в этом. Мираж! Напоследок в ящичек заглянул, поворошил бабки — никакого ствола. Но ведь видел пушку. Своими глазами. Трезвый был. Что делать, Савелич? Лечи, иначе каюк.

— Это единственный случай за неделю?

— Если бы! На другой день, как у тебя был, проводил совещание в конторе. За столом все свои пацаны, проверенные, человек шесть. Вопрос важный: стрелку забили с козлами из Мытищ. Приспичило им порожняк погонять. Значит, сидим, спокойно веду инструктаж, и вдруг, ни с того ни с сего, чую — дымком потянуло и туман, как на зорьке над рекой. И пацанов никого не узнаю, рожи красные, распаренные, между собой шушукаются и в меня пальцами тычут. А двое — нырк под стол. Ну, чую, дело худо, выхватил автомат, он у меня всегда в столе на всякий пожарный, да и пустил Снегурочку поверх голов. И тут же, веришь ли, прозрел. Никакого тумана, пацаны как пацаны, только на пол от страха посыпались. Жалобно так верещат: за что, дескать, хозяин? И смех и грех. Хорошо, верхом повел, уберег детушек Господь, покосил бы всех на хрен. Мираж, ничего не поделаешь. Нет, верно Стас Говорухин сказал: так жить нельзя.

— Не бережете себя, Федор Николаевич. Вам бы отдохнуть надо, нервы привести в порядок.

— Но я не чокнутый, нет?

— Какой же вы чокнутый? Переутомились малость, это бывает. Большие деньги даром не даются.

— Святые слова, Савелич. Вертишься как белка в колесе. Везде ведь сам поспей. Иначе кинут за милую душу. Совести у людей совсем нет… Так вылечишь или нет?

— Конечно, вылечу. Аванс взял, куда денусь.

С трудом усыпил громилу и, пока тот спал, привычно погоревал над своей судьбой. Годы никого не щадят, с каждым днем все тяжелее давались сеансы. Пациенты отсасывали энергию, как печная труба угольный жар. Скоро придется оставить практику, и что тогда? Пустая, бессмысленная старость, хотя и обеспеченная материально. Молодость профукал, детишками не обзавелся, да и женка, любимая Манечка, слишком рано покинула. Винить некого, сам себе построил нелепую жизнь. Все гонялся за журавлем в небе, а под конец синицы в руках не осталось.

После целебного сна Баклажан выглядел молодцом. Порозовел, складки на лбу разгладились, из желтых глаз ушел бешеный блеск. Искренне поблагодарил: