Мимо денег

— Кстати, о Мостовом. — Галина Андреевна капризно вздернула брови. — Где он? Не проголодался ли? Не узнаю тебя, Илья Борисыч. Требуешь соблюдения приличий, а сам? Неужто не угостишь своего друга этим восхитительным гусиком?

— И то правда. — Криво усмехнувшись, Трихополов опять хлопнул в ладоши.

Дверь отворилась, и те же два янычара, на том же самом кресле и так же бегом доставили обратно генерального директора «Антея». Однако теперь его, пожалуй, родная мать не узнала бы, если бы каким-то чудом она у него была. Больше всего Мостовой напоминал героя Никиты Михалкова из знаменитого оскаровского фильма «Утомленные солнцем», после того как комдив побывал в злодейских лапах энкавэдэшников. Вместо лица сплошной кровоподтек, где на багряном фоне, на голубой жилке дерзко повис выбитый глаз. Второй глаз, уцелевший, сиял неистовым циклопическим огнем.

— Доктора бы мне, — прошамкал Мостовой заунывно.

— Зачем тебе доктор? — удивился Трихополов. — Выглядишь нормально. Попробуй лучше гуся да опрокинь чарку. Сразу полегчает.

— Гуся не хочу. Хочу доктора, — заупрямился Мостовой.

Вид у него был столь вызывающий, что смешливый банкир Григорий первый не выдержал, заулыбался. Глядя на него, добродушно, горловым смехом зашелся и Трихополов. Да и Галина Андреевна, нахмуренная, будто туча, вдруг фыркнула, сдавленно хихикнула — и прекрасное лицо прояснилось.

— Эх, дружище, дурья твоя голова, — заметил Трихополов примирительно. — Видишь, до чего довело твое буйство? Пасть порву и все такое. А глянь, самому порвали. Надо постепенно забывать старые привычки. В Москве другой климат. Публика культурная, чувствительная, на угрозы реагирует болезненно. Да ладно, беда поправимая. Глазик обратно вправят, будешь краше прежнего. Или сделают искусственный, из горного хрусталя. Это теперь модно. Я позвоню куда надо. Жаль только, Федоровича кокнули: на такие штуки отменный был мастер.

— У-у-у, — невнятно промычал Мостовой, слепо тряся окровавленной башкой, чем вызвал у Григория и Галины Андреевны новый приступ смеха.

Трихополов, широко улыбаясь, укорил:

— Чего ж теперь мычать? Не хочешь гусика, покушай осетринки. Свежачок. Утром из Астрахани доставили.

От осетринки душка Мостовой тоже отказался, заслезившись уцелевшим сверкающим глазом. Галина Андреевна его пожалела.

— Сердечный ты наш, недотепа рыночная… Дайка тебе лучше песенку спою.

Подняла гитару с пола, ударила по струнам. И ворвался в светскую гостиную, освещенную хрусталем и каминными сполохами, дикий ветер с воли. Грустнейший поплыл напев, каким услаждают слух уходящим на вечный покой. Чудная мелодия и хрипловатый, надсадный голос отодвинули застолье в глухую степь с дымными кострами, со ржанием лошадей, с великой человечьей тоской, простертой над дремлющим миром, будто пуховое одеяло. Слушали цыганку по-разному. Банкир Григорий сронил на тарелку недоеденный кусок гуся, прикрыл глаза и раскачивался в такт, словно на сеансе Кашпировского; Трихополов смотрел на суженую с тяжелым вожделением, делая после каждой звучной рулады такое движение, как если бы вскакивал на ноги; у изуродованного Мостового на багровую щеку выкатилась изумрудная слеза, отчего стало казаться, что у него, наравне с выбитым, образовался третий глаз. И сколько длилось пение, столько все молчали.

Но лишь отпечалился последний аккорд, заговорили разом.

— Не надо врача, — проскрипел Мостовой. — Налей водки, братан.

— Богиня! Фемида! — сцепил пухлые руки Григорий. — Микки, злодей, как же можно прятать от поклонников такое сокровище, такой талантище?! Давай купим ей собственный театр.

Трихополову наконец удалось подняться. Двое негритят подставили ему под локти свои согнутые черные спинки.

— Прошу прощения, господа. С вашего разрешения мы с Галиной Андреевной покинем вас ненадолго.

— Приспичило, что ли? — недовольно прогудела цыганка, подмигнула млеющему Григорию. — Такая наша горькая доля, мужиков ублажать по первому зову. От затяжного стояка они еще больше дуреют.

В соседней маленькой комнате-диванной Трихополов усадил подругу в кресло, сел напротив, крепко сжал ее колени. В глаза глядел, как в черный омут.

— Добилась своего, да? Подурачилась? Из-за твоих капризов добрый человек глаза лишился. А могло быть и хуже. Объясни наконец, что сие значит? Какая муха тебя укусила?

— Паучок, не груби. Ты же знаешь, моя жизнь уперлась в твою. Рухнут рядышком, в одну могилку.

— Хватит загадок, — вспылил Трихополов. — Есть что сказать, говори. Нет — пойдем водку жрать.

— «Токсинор», — сказала цыганка.

— Что — «Токсинор»? При чем тут «Токсинор»?

— Кому фирму отдал, дурашка?

— Сабурову… Погоди, Галя. Что ты вдруг вспомнила? Давно обсудили всю цепочку. Отсюда до Техаса. Комбинация рутинная.

— Кто такой Сабуров?

— Как кто? Известный психиатр. Мой врач. Человек солидный, незапятнанный. По всем характеристикам подходит. Фигура оптимальная. Ни он ничего не заподозрит, ни его. Что тебя, собственно, беспокоит?

Цыганка сбросила его руки со своих колен, обожгла презрительным взглядом.