Миндаль

— Аллах может запрещать все, что захочет, но Его создание все равно поступает как заблагорассудится. Моли Его лишь о том, чтобы не оказался на твоем пути Зверь, переодетый в мужчину или женщину! И главное, запомни: Он многое прощает, но не любит, чтобы Его оскорбляли. Родить ребенка без роду, без племени — поступок богопротивный! Не рожай ребенка, которого мир не хочет, даже если его хочешь ты. Не убивай меня раньше времени, Бадра! Мне еще столько надо сделать.

Опустив глаза на свой живот, я улыбнулась: я чувствовала, что у меня нет тяги к материнству. Все, что я хотела, — это любить Дрисса, получать ласку от него. Я не осмелилась сказать это тете Сельме, жаль.

А еще я не смогла ей сказать, много лет спустя, что я так и не произвела на свет ребенка, только оттого что не нашла отца, который защитил бы его от этого мира.

Дрисс изменил мою речь и походку, более того — он изменил ход моих мыслей. Я не совершаю никакого греха, ни у кого ничего не краду, я убеждена только в одном — целый мир не стоит и гроша, если бы не великий костер любви, в котором я стою с открытым сердцем. Мое сердце любило Дрисса и напоминало мне о нищих, протягивающих руку Богу, нищих, которых многие отталкивают из невнимания и скупости. Каждую пятницу я подавала хлеб старикам в язвах и лохмотьях, сидящих у входа в минареты. У меня была чистая совесть, как в те дни, когда школьницей я вкладывала монетку в руку Хея, убогого, сидящего у имчукской мечети. Мое сердце любило Дрисса, оно билось, крича во весь голос: «Вон отсюда, Имчук! Убирайтесь, ханжи, предпочитающие шарлатанов пророкам, трансы — молитвам и заклинания — священным стихам. Убирайтесь, ифриты и злые духи, козлы и козлоногие имамы! Добро пожаловать, Бог, хлебные поля и оливковые деревья! Добро пожаловать, сердца, трепещущие от любви, и влагалища, очищенные святой водой звезд!»

* * *

Мы с Дриссом встречались в его квартире на бульваре Свободы; в Танжере у него было и другое недвижимое имущество. Мой мужчина управлял громадным состоянием, унаследованным от фесской бабки, единственным внуком которой он был. Старая женщина настояла на том, чтобы оставить ему все, в обход своей дочери, возвести его в ранг, который был бы ему недоступен по правилам юриспруденции из-за ранней смерти отца. Он разъяснил мне с великой увлеченностью и цинизмом все тонкости мусульманского права; как выяснилось, его бабка сумела обойти сложные механизмы благодаря фатве[37] одного муфтия из его квартала. Но деньги лишь забавляли его; он любил свою специальность — кардиологию и работал с поразительным талантом, признанным как его коллегами, так и пациентами.

— Я принял бабушкины деньги потому только, что знал — мы с ней не можем заниматься любовью. Она хотела, чтобы я стал блестящим специалистом, она послала меня в арабский лицей, и это в то время, когда мода требовала, просиживать штаны на скамьях французских колледжей. Что за женщина!

Дрисс любил Марокко настолько, что отказывался открыть частную практику, работая на поприще общественного здравоохранения. Именно с этой целью он покинул Фес и обосновался в Танжере. Человек увлеченный, он заявлял, что обожает арабскую литературу и просто влюблен в распутников классической эпохи. Я прочла Абу Наваса под его жадным и влажным взором и открыла в этой книге нездешнюю свободу. Мой любовник был первым, кто рассказал мне о страстях Халлая.[38]

Слава Аллаху, на это мне было наплевать. Так же как и на список знаменитых гостей-назарейцев, который он мне перечислил, — назарейцев, до безумия влюбленных в эту ленивую шлюху с раскинутыми ногами, Танжер, полулукум, полусвинину, город, славящийся тем, что он исцеляет от смерти. Один из них, насмешливый Бауле, жил неподалеку, в Алжире, некий Теннесси Уильяме — в Минзахе,[39] а Брайан Джонс поселился у музыкантов Жажуки.[40]

Иногда я подолгу разглядывала любимого. Его нельзя было назвать красивым. Но он обладал убийственной тонкостью; длинные жилистые мышцы играли под кожей цвета терракоты и заставляли меня таять, так что ноги мои подгибались, а трусики промокали мгновенно. По форме его пальцев, утончающихся к ногтю и аристократичных, можно было догадаться о страстных желаниях, ненасытных и неутомимых. «Я не из тех, кто будет довольствоваться одним только разом». Открыть это помог мне он сам.

Дрисс смеялся, и зубы его порождали желание немедленно укусить эти полные губы, коснуться дыханием промежутка между носом и ртом, где табак оставляет еле заметные следы, промежутка, по которому так и хочется провести языком. С тех пор я обожаю запах табака, когда он смешивается с легким потом смуглой кожи.