Минерва

— Я тоже вижу это, — подтвердил Долан, склоняя голову к плечу. — Герцогиня, вы догоните богиню.

— Я надеюсь, что она подождет меня, — сказала герцогиня.

Когда она повернула спину, Зибелинд сделал страдальческую гримасу и пробормотал:

— Эта богиня наверху — безбожно прекрасна, этого никто не чувствует так сильно, как я. Но, благодарение богу, у людей никогда не бывают такие серебристые плечи, и волосы никогда не рассыпаются по ним такими красно-золотыми хлопьями. За эти сорочки из паутины и эти расплывающиеся от мягкости шелка не скользнут человеческие пальцы. Человеческая чувственность не может быть такой смягченной, счастливой и лишенной похотливости. Да это и было бы прямо-таки возмутительно.

Он оборвал. Клелия Долан недоверчиво посмотрела на него и отошла в сторону. Сан-Бакко подошел на шаг ближе и спросил воинственно и свысока:

— Скажите-ка, любезный, зачем собственно вы говорите такие вещи?

Зибелинд вздрогнул; он придал своему лицу мужественное и шутливое выражение.

— Я? Надо же о чем-нибудь говорить…

Общество разделилось. Сан-Бакко и Долан исчезли в кругу знакомых. Клелия и Мортейль пошли дальше, к третьему залу. Проперция сделала шаг за ними, но герцогиня схватила ее за руку.

На пороге жених и невеста столкнулись с высокой белокурой женщиной, которая поздоровалась с ними. Затем она вошла в зал и приблизилась к герцогине. У нее была пышная фигура и спокойные движения, ее низко вырезанное платье блистало вышитыми по нему гирляндами цветов. Здоровый румянец на ее лице пробивался сквозь пудру. От нее исходили редчайшие благоухания, звон и блеск брильянтов и целое облако спокойных вызовов. Оно окутывало мужчин, отнимая у них дыхание.

— Леди Олимпия! Какой сюрприз! — воскликнула герцогиня.

— Не правда ли, дорогая герцогиня, я мила? Я приезжаю из Смирны, потому что вы даете празднество.

— Но выдержите ли вы ради моих празднеств в Венеции больше четырех недель?

— Кто знает. В Стокгольме меня ждет один друг. Дорогая герцогиня, я счастлива у вас. Ваши комнаты повышают настроение; здесь чувствуешь, что живешь. Этот зал, герцогиня, идет к вам больше всего, вы поступили умно, избрав его своей резиденцией. Ах! Не все могут перенести звучность, которая разлита здесь в воздухе; она наносит ущерб возбужденным нервам. Вы видите, здесь пусто. Что касается меня, то я остаюсь, потому что люблю вас, моя красавица.

— Оставайтесь спокойно, леди Олимпия. Вам не вредит ни пустыня, ни Ледовитый океан. Почему бы вам не остаться соблазнительной и в свете моей Минервы?

— О, я люблю вашу Минерву, и я хотела бы пожать руку художнику, который написал ее.

Герцогиня сказала Якобусу:

— Леди Олимпия Рэи хочет с вами познакомиться.

Он подошел.

— Леди Олимпия это Якобус Гальм.

Высокая женщина схватила художника за руку; это производило такое впечатление, как будто она завладела им.

— Поздравляю вас. Вы должны обладать большим запасом прекрасного, который можете раздаривать. Ваши краски вызывают такую жажду наслаждений. Они пробуждают вожделение, — также и к тому, кто обещает так много.

— Вот как, — пробормотал фон Зибелинд, который незамеченный стоял в стороне. — Яснее уже нельзя быть.

Он смотрел исподлобья, прищурившись. Отвращение и зависть искажали его лицо. Вдруг он повернулся и отошел. Его больная нога волочилась сзади, и, чтобы скрыть это от зрителей в обширном гулком зале, он ставил и Другую так, как будто был хром. Издали, навстречу ему, шли три молодых дамы: он жадно оглядел их. Когда они приблизились, он равнодушно отвернулся. Они засмеялись, и он стиснул зубы.

— Кто обещает так много? — повторила герцогиня. — Но, леди Олимпия, он не обещает, он дает. Он наполнил стены и потолки не знающей устали жизнью. Чего вы хотите еще?

Леди Олимпия пояснила со спокойной улыбкой:

— О, для меня прекрасные произведения — только обещания.

— Что же они обещают вам, миледи? — спросил Якобус с насмешливым ударением; втайне он был так встревожен, что дрожал. Она оглядела его.

— Мы увидим. Я чувствую искусство очень сильно, мой друг. Я даже эстетка, успокойтесь. Я ношу тяжелые кольца…

Она сняла перчатку и протянула ему пальцы. Он вдохнул запах душистой воды, которой они были вымыты.

— …и кучу брелоков на веере, — докончила она. — Я люблю фантастически затканные цветами шелковые платья и чувствую себя в состоянии взойти на пароход-омнибус на Большом канале с веткой лилии в руке. Я очень люблю картины, и они приобретают для меня жизнь, — как только мужчина приведет меня в соответственное настроение. Это непременное условие, мой друг. Я не понимаю искусства без любви.

Якобус опустил глаза и пожалел об этом. Проперция Понти не дала ему ответить.

— А я, — сказала она медленно и громко, не выходя из своей глубокой задумчивости, — я всегда творила искусство, я думаю, потому, что не ждала ничего от любви, — из презрения, пожалуй, даже из враждебности.

Герцогиня заметила:

— А я люблю картины, потому что они делают меня счастливой. Я с картинами одна. Я знаю только их, они — только меня.

— Потому что вы Паллада.

Леди Олимпия улыбнулась с сознанием своего превосходства.