Миниатюрист

– О боже. Нет! – Марин закрыла лицо руками. Это уже выше ее сил. Нелла направляет ее к кровати. – Это не мое тело… я даже не могу… оно само…

– Забудьте. Это хороший знак.

– Что происходит? Я распадаюсь на кусочки. К тому времени, когда он родится, от меня ничего не останется.

Нелла собирает нечистоты в полотенце, которое бросает в огонь. Развернувшись, она видит, что Марин легла бочком и подтянула ноги.

– Я не так себе это представляла, – бормочет она в подушки.

– Это всегда застает женщину врасплох, – говорит Нелла, подавая ей чистое влажное полотенце. Марин крошит в кулаке высушенную лаванду, вдыхая ее вместе со странным запахом горящего полотенца и ароматом восковых свечей.

– Как же я устала, – бормочет Марин. – До самых костей.

– Все будет хорошо, – подбадривает ее Нелла, прекрасно понимая, что это пустые слова.

– Как она? – шепотом спрашивает у нее Корнелия в холле, куда Нелла ненадолго сбежала от гнетущей атмосферы, проникнутой страхом, а заодно подышать свежим воздухом. – Надо вызвать повитуху.

– Она ее выставит, – отмахивается Нелла. – Ничего, все обойдется.

Корнелия улыбается и неожиданно пожимает ей руку.

– Какое счастье, что вы здесь.

* * *

С наступлением вечера волны боли накатывают на Марин с завидной регулярностью. Мучительная агония пронзает ее спиралью. Она кажется себе кровавой тучей, одной большой незаживающей раной. Одновременно сосудом боли и самой болью. Полное перерождение. Смачивая ей лоб и втирая в виски душистое масло, Нелла видит перед собой гору, огромную, неподвижную. А внутри нее ребенок-странник, ползущий то вверх, то вниз по склонам, и каждое его притоптывание, каждый удар дорожного посоха еще больше укрепляют его власть над ней.

Марин стенает, вся красная, истерзанная, словно без кожи. Волосы прилипли ко лбу, обычно гладкое лицо в каких-то припухлостях. Вдруг свесилась с кровати, и ее стошнило на ковер.

– Нам нужна профессиональная помощь. – В глазах Корнелии, уставшей и издерганной, поблескивает лихорадочный страх.

– Нет. Об этом не должен знать никто из посторонних. – Нелла бросает полотенце в жидкую лужицу.

– Что мы в этом понимаем? – шипит Корнелия. – Разве это нормально, что ее так рвет?

– Где он? – бормочет Марин, утирая рот подушкой.

Нелла дает ей пососать уголок влажной салфетки для лица.

– Надо заглянуть ей под нижние юбки, – говорит Нелла.

Корнелия побледнела.

– Она меня убьет. Она запрещала мне смотреть даже на ее голую спину.

– Надо понять, что происходит. Нормальные ли это боли.

– Нет, я не могу. Давайте уж вы сами.

У Марин вдруг начинают трепетать веки, откуда-то из желудка вырывается утробный звук, все повышаясь и повышаясь, пока не превращается в голос охотничьего рожка. Корнелия выпучила глаза. После еще одной такой рулады Нелла опускается на колени и задирает подол нижней юбки. Заглянуть Марин между ног… какое святотатство.

Она ныряет в спертое пространство и вглядывается… То, что она увидела, на многие годы останется сильнейшим впечатлением. Это не похоже ни на рыбу, ни на птицу и вроде бы не связано ни с божественной природой, ни с человеческой, – но странным образом соединило в себе все перечисленное. Нечто неведомое. Маленькие губки, растянувшиеся до размеров огромного багряного волосатого рта, из которого торчит детская макушка.

Ее подташнивает в этой разогретой атмосфере.

– Я вижу его, – пытается прокричать Нелла, оживившись при виде этой маленькой макушки.

– Правда? – спрашивает Марин.

Нелла выныривает.

– Тужьтесь. Когда показалась головка, надо тужиться.

– Нелла, у меня нет больше сил. Он теперь сам вылезет.

Нелла снова ныряет, чтобы потрогать младенца.

– Нос еще не показался, Марин. Он может задохнуться.

– Тужьтесь, мадам, тужьтесь, – упрашивает Корнелия.

– А если я его раздавлю?

– Тужьтесь, мадам, тужьтесь.

– Тужьтесь! – велит Нелла.

– Заткнись! – кричит Марин. – За каким чертом меня к нему понесло?

Корнелия с Неллой переглядываются, горя желанием услышать наконец, как и почему Марин оказалась в этой передряге. Та вдруг взвывает.

– Держите. – Нелла вставляет ей палочку промеж зубов. – Еще раз тужьтесь.

Марин тужится, вгрызаясь в палочку, потом вытаскивает ее изо рта.

– Он меня разрывает. Я чувствую.

Нелла ныряет под нижние юбки.

– Ничего подобного, – докладывает она, хотя прекрасно видит разрыв в багрянисто-волосатом месиве и еще больше крови. Если так рождается ребенок, к чему поднимать лишний шум? – Он постепенно выходит. Тужьтесь, Марин, тужьтесь.

Корнелия начинает истово молиться: «Отче наш, иже еси…» – но тут Марин издает протяжный пронзительный визг, такой вот предвестник богоявления, от которого, кажется, вот-вот сойдет кожа. И внезапно, без всякого предупреждения, наружу выскакивает голова младенца с темными мокрыми волосами, лицом вниз.

– Голова вылезла! Тужьтесь, Марин, тужьтесь!