Миниатюрист

Порасспрашивав выпивох в восточных тавернах, Берт кое-что узнал про жизнь Марин Брандт, ныне покойницы, на улице Херенграхт, в районе Золотой Подковы. Одни говорили, что она умерла от стыда за неблагодарного брата-содомита, – сама-то была такая правильная и набожная, вот сердце и разбилось. А другие говорили, что она умерла от постыдной любви и любовник до сих пор живет в ее доме. Ребеночка подбросили на крыльцо? Скажешь тоже. Да они его сразу спрятали, чтобы никто не видел, и уж, конечно, неспроста: кожа-то у него – жженый сахар. А еще там живет молодая вдова, которая, похоже, не собирается снова выходить замуж.

– Йохан Брандт не был содомитом, – вступила в разговор хозяйка таверны. – Знаете, как он расхваливал мою картошку? Настоящий мужик, хороший купец и отличный моряк.

– Точно, – подтвердил третий.

– Это враги Йохана решили подвести его под монастырь, да только себя подвели.

Какая-то правда в последних словах есть, потому что на следующий день после его смерти Джек Филипс, один из тех, кто на суде свидетельствовал против него, был найден в своей комнате с перерезанным горлом – то ли сам это сделал, то ли нет, так и не выяснили. Жалости он ни у кого не вызвал: во-первых, англичанин, а во-вторых, актер – этим все сказано! Выдавать себя за другого нехорошо. Разве Библия не учит говорить правду?

– После того как его утопили, все пошло наперекосяк, – продолжала хозяйка таверны. – Может, его вдова, в свои-то девятнадцать лет, и небедная, а вот акции ОИК начали падать. И все падают и падают.

– К войне идет, – сказал другой.

– И вода поднимается, – добавила хозяйка. Завсегдатаи дружно закивали головами, – когда они с ней соглашались, она наливала им до краев.

– Странные они, эти Брандты, – заявил первый. Видимо, он снял шляпу, так как на Берта повеяло пóтом.

– Откуда вы знаете? – спросил его Берт.

– Да знал я их когда-то, – ответил тот, а потом помолчал, неспешно крутя в руках шляпу. – Ох, и давно же это было.

Все посмеялись, не зная, как к этому относиться, в том числе и сам владелец широкополой шляпы. Но Берт все понял. От всей истории веяло печальным поражением.

Дойдя до нужного дома, Берт стучит в дверь. Слышит приближающиеся легкие шаги, но пока ему не открывают.

– Да? – слышится молодой женский голос.

– Мне нужна хозяйка, – говорит он.

Дверь приотворяется, и он ощущает лицом прохладный сквознячок, тогда как большой холл открывается навстречу другим органам чувств. Запахло стряпней, да какой! Фруктовый пирог… печеные яблоки и ежевика в сахаре. А еще пахнет лимонным соком, и уксусом, и лавандой, чистенькими полами и кирпичной кладкой. Откуда-то доносится журчащий смех ребенка, очарованного каким-нибудь фокусом, и отрывок песенки в женском исполнении. Берт чувствует укол ревности – он уж и забыл, когда его вот так же по-матерински пестовала или хотя бы трогала прохладная женская рука, тем самым включая в тесный семейный круг. Какая гамма переживаний еще даже не на пороге дома…

– Да? – От нее исходит тонкий запах сандала. – А, так это ты. Я тебя уже где-то видела.

Он ждал такого поворота и сейчас испытывает легкий страх. Уличный шпаненок не стучится в дверь богатого дома в районе Золотой Подковы.

– Она кое-что оставила. На похоронах, – вот все, что он может ей сказать, больше ему нечего прибавить.

Повисает молчание. Берт чувствует, как молодая женщина напряглась, слышит ее учащенное дыхание.

– Ты ее знал?

– Немножко. – Он сует руку в глубокий карман. «Не бери чужого». Хотя он и его дружки занимаются этим постоянно, чтобы выжить, бывают же исключения. Его пальцы натыкаются на острые углы, и он невольно втягивает носом воздух.

– Укололся?

– Нет, мадам.

Неужто он так перенервничал, что утратил бдительность? Не владеет собой из-за насмешек дружков? Уж на что, а на проворные пальцы он никогда не мог пожаловаться, и вот поди ж ты, это на него так действует молодая женщина и ее дом. Он оглаживает лежащий в кармане предмет и вспоминает прохладную руку другой женщины и ее шепотом сказанные слова. Потом достает предмет и слышит, как хозяйка ахает.

– О господи. Корнелия! – зовет она кого-то.

Из кухни долетает мужское пение – странная песня, не колыбельная, и голос необычный. Кто-то полирует вилки и ножи, и Берт воображает себе поблескивающее серебро и золото. А еще слышно, как расставляют посуду… вот бы с ними поесть! Дом живет своей жизнью.

Женские пальцы осторожно забирают у него игрушечный домик, без которого он чувствует себя легче, лучше. Молодая хозяйка, кажется, что-то обдумывает.

– Может, зайдешь? – спрашивает она.

Он взвешивает ее предложение. Если она думает, что от него, слепого, укроются многие вещи, то она ошибается. А вдруг угостят ужином? Пирогом из яблок и ежевики.

– Ладно, – соглашается он.

Женщина отходит в сторону, и Берт входит в дом, который считал для себя навсегда потерянным. Он слышит перестук башмаков.

– Говорят, она уехала из города насовсем. Это правда?