Миниатюрист

Нелла закрывает книгу и проводит пальцами по корешкам неровно сложенной стопки. Сколько же здесь книг! Хорошо бы прочесть все названия, да нельзя особенно задерживаться. Надо думать, это увлечение обходится Марин недешево. Видимо, очень любит трогать кончиками пальцев плотные книжные страницы.

Под «Незадачливым путешествием» обнаруживается Хайнсиус, изгнанный, как всем известно, из страны за убийство. Держать его книгу дома – уже само по себе маленькое преступление. Под впечатлением от увиденного Нелла просматривает еще две книжки сверху. «Детские болезни» и «Памятное описание путешествия к мысу Горн». Она листает страницы, заполненные рассказами об опасном плавании, с великолепными гравюрами: торчащий из моря остов затонувшего корабля, невероятные рассветы, жадные волны. Корешок мягкий, книжку часто брали в руки. Нелла собирается вернуть ее на место, и тут из открытой книги выпадает исписанный листок. Она поднимает его с пола. «Люблю тебя. Люблю тебя. Сзади, спереди: люблю тебя».

Верхнее нёбо охватывает холодок. Это другой почерк.

«Ты солнечный свет, согревающий меня через окно. Одного прикосновения мне хватит на тысячу лет. Моя дорогая…»

Нелла в ужасе вскрикивает, живот сжимается от страха. Кто-то сзади вцепился ей в руку так, что от боли у нее перехватило дыхание. Она поворачивается. Над ней нависла Марин. Побелевшее лицо, поджатые губы. Боль спускается вниз, и записка летит на пол из разжавшихся пальцев. Марин оттаскивает ее в сторону и становится между ней и стеллажами.

– Ты рылась в моих книгах?

– Нет…

– Да. Ты их читала?

– Ну что вы…

Вдруг ее ущипнули, причем так сильно, что у Неллы рот округлился от неожиданности и задрожала рука. Хорошо хоть падение записки осталось незамеченным.

– Марин… – говорит она шепотом. – Мне больно.

Ей не сразу удается выдернуть руку.

– Я расскажу Йохану, – говорит она.

– Он недолюбливает предателей.

– Вы сделали мне больно.

– Убирайся. Если еще раз увижу тебя здесь, ты у меня дорого заплатишь.

Нелла бредет прочь от географических карт и птичьей лампы, от всех этих перышек и черепушек, по дороге натыкаясь на свисающую с потолка змеиную кожу. Даже интересно, чем она сможет заплатить, когда у нее ничего нет.

Дверь захлопнулась, и сразу исчезли все запахи. Но вот она укрылась на своем острове, в своей кровати, ярко освещенная октябрьским солнцем, и зашептала в подушку: «Одного прикосновения мне хватит на тысячу лет. Моя дорогая. Сзади, спереди: люблю тебя».

Все это нацарапано впопыхах, и почерк другой, у Марин он текучий, не то что живая речь. Нелла вспомнила полученное ими в Ассенделфте письмо – оно было написано рукой Марин, в том нет никаких сомнений. «Она меня задушит. И повесит на балке, как очередное перышко». Нелла рисует в своем воображении, как качается на балке, башмаки сваливаются с ног, холодное тело согревают разве что теплые лучи, проникающие через окна. «Моя дорогая».

Марин начинает трансформироваться в фантазиях Неллы. Она сбрасывает свои унылые черные одежды и превращается в птицу-феникс, пропитавшуюся запахами мускатного ореха, гвоздики и корицы – но не лилии, никаких цветочных ароматов. Она – олицетворение города, дочь сильных мира сего, топограф, летописец флоры и фауны. Она притягивает к себе. Нелла зажмуривается в надежде прогнать видение, но ее преследует запах сандалового дерева, а воображение рисует соболиные шкурки, спрятанные у Марин под ханжескими черными юбками, и пожелтевший череп, который та держит в руках вместо букета. Кто она? Любовная записка, непредсказуемая, невероятная, со всем этим никак не вяжется.

«Люблю тебя. Сзади, спереди: люблю тебя».

Нелла накрывает голову подушкой, чтобы как-то защититься от этих слов. Пульсирует травмированная рука, и боль, кажется, только усилилась, но, слава богу, она наконец проваливается в глубокий, неодолимый полуденный сон.

Синяки

Спустя пару часов раздается стук в дверь, и, не дождавшись ответа, входит Корнелия.

– Что у вас с рукой? – спрашивает она.

Нелла не шевельнулась.

– Да ладно. Не вы первая.

Нелла смотрит на нее как в тумане.

– Как ты догадалась?

Корнелия смеется.

– Я прожила в этом доме, можно сказать, всю жизнь. Она как краб: цапнула – и снова спряталась в своем панцире. Я уж давно не обращаю внимания и вам советую.

Нелла заколебалась. Корнелия, похоже, проявляет искреннее участие, и Неллу вдруг охватывает желание, чтобы ее по-матерински пожалели. Она показывает руку.

– Хороший будет синячок, – присвистнув, говорит Корнелия.

– А ты зачем…

– Вставайте. Мы идем в церковь.

– Нет.

– Так решила Марин.

– Я не пойду с этим крабом.

– Придется. – Корнелия вздыхает и, к удивлению Неллы, поглаживает ее по больной руке. – Проще пойти.