Миниатюры с натуры

— Да где же — у меня в жите! Посеяла я жито — полоса от хаты и до самых верб тянется. Смотришь, мешка четыре-пять и будет в запасе. Когда еще там будут давать в колхозе, а то свое… Оно, кума, и то взять: поедешь на базар, то утку продашь, то гуску, то курицу!.. Ей-богу, трижды ездила, пока двух поросят продала. То я поеду, то старик. А поехал на базар — вот вам и нет трудодня. Родной кум Петро, вы же его знаете, загордился — как попал в правление, и совесть потерял. Я спрашиваю его: «Бегала на свеклу? Бегала! Дважды бегала и на кукурузу. Так что же у вас, говорю, кум, рука отсохнет, если вы куме и добавите деньков сорок — пятьдесят? Они же не ваши, они же колхозные». Молчит, не добавляет. А придавит горе — кто спасал? Кума! Прибежит, дрожит: «Помираю! Спаси душу! Налей стаканчик!» Что поделаешь — спасаю. Помогаю. Она ведь у меня удается такой кипучей, такой жгучей! Мертвым будешь — ей-богу, оживешь!

Слушайте дальше. Поднялась я сегодня спозаранку скотину поить. У меня же, слава богу, и корова хорошая, и телка в добром теле, и теленочек подходященький, и свинья хорошая, и кабан на сало просится. Будем на вторую пречистую колоть. Но те, очень сознательные, меня часто упрекают: «Виндивидуалистка! — говорят. — Стадо какое дома развела!» Чертей вам, говорю, в пуп! Попробуйте управиться! Хоть разорвись! Только и знаешь: тому есть дай, того напои…

Так вот, я подвела корову к корыту — глядь! — мое жито колышется, мое жито шатается… Кого это, думаю, черти в моей ржи водят? Вижу — двое жито колышут, двое нагибают: один в черной фуражке, другая в белом платке. Скорее привязала корову веревкой к перелазу, а сама украдкой — шав-шав… Стежкой, коноплями, свеклой… Подбегаю — тю! — кого я вижу?

— Кого же вы, кума, увидели?

— Кого же — завфермой! Идет мокрый-мокрющий и заляпанный. Один как перст. А не встать мне, кума, с этого места — издалека было видно: двое. Ближе подбежала — один! Да разве я слепая? Вот вам и говорят — нет чертей! Добегаю. «Григорий Петрович! — кричу. — Здравствуйте! Чего вас бог несет в такую рань? На собрании долго были или в наряд идете?» — «Ходил по росе рыбу ловить. Я, говорит, любитель удочкой поудить». И смеется. Думает, что я уж такая дурочка, ничего и не понимаю. «Ну и что, — спрашиваю, — поймали хоть одну щуку?» Показывает одного карася и две щучки — вот такусенькие! Он показывает, а я себе на уме: «Показывай, говори, болтай!.. Рыбу ходил ловить?.. Знаю, какую ты щуку в моем жите ловил! Не твоя я жена, я бы с той щуки всю чешую о твою голову сбила бы!»

Подошла ближе и говорю: «Григорий Петрович! Пусть уж я такая-сякая… виндивидуалистка! Но за что же мою дочку Олимпиаду обижаете? Олимпиада на вашей ферме второй месяц в списках состоит. Пришла она домой, упала, залилась горькими слезами — шесть трудодней записали. Хваленой Гальке — четыреста! Наталке — шестьсот! А вот той острой на язык, вот той вербе Варьке — аж восемьсот тридцать. А моего ребенка словно горячим кипятком ошпарили — шесть трудодней отвалили! Как на смех! Григорий Петрович, вы же в нашем углу живете, человек хороший, образованный. Лекции читаете — молодежи везде дорога! А разве моя Олимпиада не молодежь? Молодая, красивая, чернявая… У нее же не десять рук. Надо же и на ферме побывать, и на базаре кое-что продать, и скотину дома накормить. Пожалейте девушку, добавьте трудодней! Пусть не ревет!…» Глянул он на меня — как рублем подарил — и говорит: «Ваша Олимпиада на ферме не работала, она мимо фермы на базар ходила. Пусть на базаре трудодни и начисляют». «Тьфу! — думаю. — Никакого от тебя проку! И ты туда же!»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Встал я, оделся — и быстренько к дверям. Царапанье по ставне остановило.

Мария Ивановна в среднюю ставню скреблась.

— Вы слышите или не слышите? Извините, заболталась я тут с кумой и забыла спросить: будить вас или вы будете еще почивать?

— Напочивался, — говорю. — Пойду.

— Куда?

— На ферму, к дояркам отправлюсь. Пойду и в поле, к механизаторам. Буду работать. Буду о скромных и честных, тружениках очерки писать.

— А про нас? Нашу природу опишете? — с интересом спросила кума Марии Ивановны.

— А как же! — говорю. — Опишу!.. Напишу и про вашу природу!..

ПРОКАТИЛИ ВОРОНУ НА ВОРОНЫХ

Сколько есть на земле советской, на земле колхозной хороших председателей. Заботливых руководителей!

Тысячи!.. Да разве тысячи? Миллионы растут!

Когда будут колхозную историю писать, — а ее непременно будут писать, — то напишут ясно и просто: вот там хорошо вели хозяйство, вот там хорошо руководили. А там — плохо… Потому что там председательствовал Сидор Ворона.

Хозяйничал Сидор Ворона на колесах. В городе жил-поживал, а в колхоз руководить наезжал…

Прилетит на легковой машине, высунет голову — да как начнет руководить, как начнет хозяйничать…

— Куда тебя нечистый прет? Под колеса лезешь! Не видишь, кто едет?

В машине он очень сердитым становился. Покрикивал и гневался…

Господи! Как он заковыристо наловчился колхозников подальше посылать…

Так пошлет, что даже кукуруза пригибается.