Уже второй раз за последние две недели Элиза Д. Браун ловила себя на том, что трусит. Стоя перед Бетлемской королевской больницей, больше известной под названием Бедлам, она обнаружила, что ноги отказываются нести ее дальше. Взглянув на витиевато украшенные ворота, здание можно было принять за большое загородное поместье, если не обращать внимания на извивающиеся фигуры — символы безумия наверху кованых решеток. Снаружи все выглядело аккуратно и довольно безобидно, но место это неминуемо наталкивало на мысли об утраченных возможностях. Короче говоря, это было место, которого любой здравомыслящий человек станет избегать.
Медальон в ее руке казался таким тяжелым, будто был сделан из свинца, и все же она не могла игнорировать послание, которое он нес. Она уже три дня подряд приходила сюда, и каждый раз медсестры отсылали ее прочь. Он был слишком болен и слишком безумен, поэтому они не могли позволить ей увидеться с ним.
В обычных обстоятельствах такое препятствие только разожгло бы в ней желание преодолеть его, — вероятнее всего, с помощью динамита, — но на сей раз все было иначе. Элиза боялась встретиться лицо к лицу с Гаррисоном Торном. Он был ее партнером в министерстве, и в свободное от работы время она тешила себя мыслью о том, что их отношения могли перерасти в нечто большее. И хотя теперь все было уже в прошлом, это до сих пор причиняло ей острую боль.
Но вариантов было немного: либо встретиться с ним, либо пытаться найти свое счастье, загнивая с Веллингтоном Буксом в его архиве. Что было в принципе неприемлемо.
Элиза упрямо выдвинула вперед подбородок и решительно двинулась по дорожке. Здесь она присоединилась к немногочисленной веренице других визитеров: мамочек, тянущих за собой детей, родителей с заплаканными глазами и других посетителей с посеревшими от горя лицами, пришедших сюда навестить дорогих людей.
Таковых было действительно немного, учитывая размеры этой больницы; внезапно Элиза поняла, что речь сейчас идет о чем-то большем, нежели просто о медальоне. В таких местах человеческие жизни высыхают и рассыпаются в прах. У них в Новой Зеландии тоже есть такие заведения, и по своему опыту она примерно знала, чего здесь можно ожидать. Это была только часть проблемы. Если она замешкается и позволит себе удариться в воспоминания, она увидит лицо своего брата Герберта — грязное, покрытое пятнами, безумное, — каким она видела его, когда приходила к нему в последний раз. Затем она услышит крики и вопли, а уж потом вспомнит, что ее любимый старший брат больше не узнаёт ее.
Элиза с легкостью могла себе представить, что они только взглянут на нее и тут же закроют ее здесь — совсем так же, как это произошло с ним.
Она замотала головой. Это просто смешно. Она была настолько нормальна, насколько вообще может быть любой агент — если, конечно, этим агентом не был Гарри. Она поднесла руку в перчатке ко рту, чтобы скрыть неуместное нервное хихиканье. Он бы оценил ее черный юмор.
По крайней мере, тот Гарри, которого она помнила.
Поначалу Бетлем предстал перед ее глазами удивительно чистым фасадом, хотя вкус у местного декоратора определенно был мрачноватым. По обе стороны внутреннего дворика стояли скульптуры корчащихся в муках Меланхолии и Буйного Помешательства, мгновенно отрезвлявших любого идиота, у которого могла оставаться еще хоть какая-то искра надежды на выздоровление. Это было больше, чем просто произведение искусства. Впечатляющие изогнутые фигуры должны были служить предупреждением для тех, кто посмел войти в эту больницу.
Всезнающая медсестра, которую Элиза уже видела здесь раньше, широко улыбнулась, как только она приблизилась к переднему окошку.
— Мисс Браун, я очень рада, что вы пришли. — Ее накрахмаленная шапочка качнулась на вьющихся волосах. — Мистер Торн сегодня чувствует себя неплохо, так что вы можете увидеть его.
Элиза попыталась улыбнуться в ответ, хотя в желудке у нее что-то неприятно плясало.
— Спасибо. Мне необходимо встретиться с ним наедине.
Губы медсестры немного скривились, и Элиза подвинула через стойку свое министерское удостоверение. Реакция на него оказалась самой благоприятной.
Тем не менее Элиза невольно продолжала бросать тревожные взгляды вдоль больничных коридоров и ничего не могла с собой поделать. Понятно, что никто из их министерства не мог следить за ней здесь; но уверенность эта нисколько не уменьшала тот риск, которому она подвергалась. Ни на йоту. Даже если доктор Саунд просто узнает, что она пользовалась служебным удостоверением для достижения благосклонного отношения к себе, ей уже не придется переживать насчет собственного прозябания в ненавистном архиве. Это она знала наверняка.
Медсестра вызвала надзирателя-мужчину.
— Томас проводит вас наверх и постоит за дверью, пока вы будете там.
Этим было сказано все.