Министерство по особым делам

Кадиш миновал надгробия героев революции и Парагвайской войны[51] – такую историю страны он и ожидал здесь увидеть. А вот что его поразило, так это какие воспоминания пробудило в его памяти имя президента Иригойена[52]. Он был готов поклясться, что если и ходил в детстве на похороны, то только на похороны матери. Но, увидев эту могилу, Кадиш вспомнил: вот он стоит под дождем рядом с мамой, а мимо несут гроб с телом президента. Воспоминания о матери Кадиш лелеял, их было мало – как он мог это забыть? Дождь, мамина юбка, гроб президента, военные почести. Талмуд Гарри всегда называл Иригойена «последним хорошим человеком». Как-то он сказал: «После него мы как страна не стоим и ломаного гроша». И его слова оправдались.

Среди гигантских монументов встретилось несколько выделявшихся своими масштабами настолько – как же иначе? – что их соседи казались жалкими карликами. Для Кадиша они стали маяками, путеводными звездами. Над куполообразной крышей одной усыпальницы размером с часовню вздымалось изваяние, как показалось Кадишу, редкой красоты. Эта статуя была для него самым дальним ориентиром, в темноте она виделась массивным черным силуэтом. Кадиш поначалу решил, что это обелиск, но по мере того, как тьма сгущалась, а он подходил все ближе, очертания становились все отчетливее. Лестница Иакова – вот что это! На верхней ее ступеньке присел ангел, а вокруг него порхают, буквально кружат херувимы.

Чем ближе он подходил, тем больше терялся. С какой бы аллейки он ни сворачивал, какую авеню ни выбирал, большая статуя – а он ориентировался на нее – всегда стояла к нему лицом, и он шел на юг, а думал, что на север, искал Иглесиа дель Пилар на востоке, а она оказывалась на западе. Потом Кадиш понял: у статуи были четыре стороны, у основания каждой лестницы – по спящему Иакову, а наверху четыре ангела – лицом к лицу, кончики их крыльев приварены друг к другу, отчего кажется, будто они сейчас воспарят.

Кадиш поклялся бы, что все время знал: он ищет именно эту могилу, что статуя всю ночь манила его, подавала ему знак. Но если так, почему бы ему не пойти к ней прямиком, а не таращиться, пялиться на этот город мертвых и блуждать, нарезая круги?

На передней стене мавзолея была медная табличка. Кадиш поднес к ней фонарь и, увидев имя, которое искал, впал чуть не в религиозный экстаз: он выполнит свою задачу. Но на табличке всего одно имя – быть не может, чтобы в такой громадине покоилось всего одно тело!

Кадиш натянул перчатки, провел пальцами по выпуклым буквам. Надпись рельефная, буквы все четкие, выступают на сантиметр, не меньше.

Кадиш вяло подергал двойные двери – так и есть, заперты. Просунул зубило в щель между створками, подвигал, раскачивая запор, застучал – до сих пор он старался на кладбище не шуметь – стучал и стучал, пока запор не поддался. Подождал – не встревожил ли он охрану? Но услышал лишь собачий лай вдалеке. Кадиш открыл двери, юркнул внутрь и быстро закрылся.

Осветив фонарем потолок и еще не рассмотрев все толком, он понял: мавзолей в десять раз больше, чем казался снаружи. Двери, через которые он вошел, теперь выглядели крошечными. Наклонил он голову при входе или нет? Он не помнит, что было минуту назад!

Под ногой что-то заскрежетало, нога провалилась – уж не осела ли под его весом плита? Звук подхватило эхо, оно зазвучало громче, потом затихло.

Кадиш шагнул вперед, назад, ступая на пятку, проверяя звук, успокаивая себя (хотя о чем беспокоиться?) мыслью: плиты расшатались, вот откуда и скрежет. Он посветил себе под ноги. Обошел весь мавзолей, и каждому его шагу отвечало эхо. Не иначе как ветер чудит. Только налетит – и вмиг улетит. И тут на него накатила тоска: до чего ж он одинок, но он одернул себя – сейчас не до сантиментов. Все это лишь иллюзия, как четырехликая статуя на куполе, – это мавзолей на него действует. Такие чувства одолевали Кадиша каждую ночь, когда он укладывался под скамью. Все эти святые места, все эти божественные чертоги – для чего они? Чтобы человек чувствовал себя ничтожеством, чтобы нам всегда казалось, будто мы во чреве кита. Вот какая конфигурация, и цель ее – заставить человека обратиться внутрь себя, бояться Бога, бояться смерти.

Но есть и кое-что куда существеннее: он не знал, где копать. Как бы не рухнул еще один его план. Что, если эту махину соорудили по одной причине, потому что никакого тела тут нет? Что, если этого человека постигла судьба Пато?