Министерство по особым делам

Он достал сигарету. Штурман тоже полез за сигаретой, но его куртка была на Кадише. Ну и черт с тобой, подумал Кадиш и вытряхнул из пачки еще одну сигарету. Кормить его завтраком он не будет, но и одалживаться у этого типа не намерен. Рассказ о смерти сына обойдется Кадишу в одну сигарету. Он чиркнул спичкой и поднес ее к сложенным чашечкой рукам штурмана.

Тот затянулся, потом сказал:

– Выталкивать их из самолета – ужасно, но это все-таки не убийство. Скорее, исполнение приказа. – Он помолчал, подвигал подбородком. Кадиш молчал. – Но эта девушка, то ли она была сильнее других, то ли ей вкололи поменьше того, чем их там пичкают, то ли у нее сопротивляемость организма выше. Моя догадка сугубо ненаучная: она почуяла смерть. Хотя в таком случае все они должны были бы проснуться у люка. Когда я ее выталкивал, у нее глаза раскрылись, будто от испуга. Ноги уже, считай, там, тело наполовину там – и вдруг эти глаза, больше моих, взяли и раскрылись. Уже почти в воздухе, она вцепилась мне в руку, я завопил от ужаса – она ведь наполовину меня вытащила, того и гляди увлечет за собой. Охранник схватил меня за ноги, а она тянет за руку, словом, для нас обоих вопрос жизни и смерти. – Штурмана не требовалось расспрашивать. Он помолчал, покачал головой. – Я отодрал от себя ее пальцы, наверное, сломал их, и тут она р-раз – и улетела. И на миг – девушка тогда висела в воздухе – наши глаза встретились. А потом она пропала из виду. Я лежал на полу самолета, рука повисла, точно ее выдернули, плечо горит, и я все понял.

Кадиш вопросительно посмотрел на штурмана. Помогать ему он не будет.

– Этот ее взгляд, ее глаза. Понятно, я знал – как-никак штурман, – какая скорость полета, скорость падения, скорость ветра, видимость, так что я не мог увидеть, что она меня проклинает, а вот увидел же, ей-ей увидел. – Штурман положил руку себе на плечо, показал, что оно практически обездвижено. – Я понял, что рука, как и голова, никогда не придет в норму. Я смогу разве что рыбачить. Эту девушку я убил. А что мне оставалось? Ждать, чтобы она убила меня? После этого мне пришлось туго, очень туго, я все пытался выдать правду за ложь, ложь за правду и с тех пор не знаю, зачем живу. Но тогда одно я знал точно: выпасть из люка я не хочу. И потом – каждый новый вылет – знал.

– Вы убийца, – сказал Кадиш.

– Да, – согласился штурман. – Убийца и чудовище, и это не дает мне жить.

– Мне надо вас убить, тогда все встанет на свои места.

– Я только спасибо скажу. Вот я убийца, а убить себя духа не хватает, и от этого вина моя еще страшнее. Правда, сейчас я хоть как-то осмелел. Признаться в таких преступлениях нелегко.

– Могу себе представить, – сказал Кадиш.

– Неужели? – усомнился штурман. – На самом деле страшно только в первые минуты.

– В первые минуты чего? – спросил Кадиш.

– В первые минуты, когда слышишь, как тела ударяются о воду, – ответил Волленски. – В первые минуты, когда в голове этот страшный звук.

Кадиш мчал по пирсу, устремив глаза ввысь, словно то, что он узнал, пришло с какой-то планеты – в таком противоречии это было с раскинувшимся перед ним, безграничным, как река, Буэнос-Айресом с его рвущимися к облакам высокими зданиями. И поэтому, чтобы закрепить страшную весть в сознании, ничего не забыть, Кадиш то и дело оборачивался туда, где на фоне пустоты, бесконечного пространства воды и неба остался Волленски. Оттолкнув кого-то с дороги, Кадиш, еще прибавив скорость, ворвался в клуб рыбаков. Уже на выходе его попытались задержать, но он выскочил в парадную дверь – и оказался в городе.

На миг Кадиш остановился перевести дыхание. Взялся за деревянные перила, посмотрел на отороченный серебром ковер из серых облаков, что отражались в воде. Облака плыли в одну сторону, течение, заметно быстрее, – в другую, оно скрывалось под пирсом, там небо исчезало.

Костлявый старик в плаще уронил ведро под ноги Кадишу и воткнул удочку в щель между досками. В одной руке он держал крючок, в другой – крошечную mojarrita[44]. При виде плаща Кадиш спохватился, вытянул вперед руки кверху ладонями. Куртка – он же не вернул ее штурману. Кадиш посмотрел на клуб, потом оторопело – на старика. Тот дружелюбно кивнул Кадишу, продел крюк сквозь рыбьи глаза.

– Не кусаются? – спросил Кадиш, сам удивляясь, что пытается завязать разговор.

– Пока не знаю, – ответил старик. – Какая разница? Кусаются не кусаются, рыбак все равно будет рыбачить.

– Похоже на то, – сказал Кадиш.

Старик взял удочку и с присвистом закинул ее в воду. А Кадиш все думал: о крючке, о штурмане, о девушке, что внезапно проснулась. Он перегнулся через перила – хотел увидеть свое отражение в воде, но до реки было далеко. Он снова окинул взглядом город, что вздымался за его спиной. Сегодня ты как рыба в воде, а завтра все, что осталось, – лишь насаженный на крючок глаз.

Глава тридцать восьмая