Министр и смерть

Бенни уже не был таким возбужденным, как вчера, когда, вернувшись после обеда из столицы, где он ознакомился с результатами криминалистической экспертизы, он вдруг попал из огня да в полымя. Он еще раз выразил свое резкое недовольство поведением Хюго Маттсона, раньше на допросах ни словом не обмолвившегося о своем переполненном ружьями гардеробе. «Это же настоящий тайный арсенал!» — восклицал комиссар неприятным фальцетом, а потом стал выговаривать всем дачникам за то, что сразу же после нового происшествия они не вызвали полицию. Вообще мы делали абсолютно все, чего делать в подобных обстоятельствах были не должны, и, по-видимому, не без злого умысла уничтожили все следы нового преступления. Особенно провинился в глазах полицейского министр юстиции, сразу же после стрельбы собравший и почистивший все ружья: теперь определить стрелявших стало невозможно. Правда практического значения это не имело: ведь пуля, пройдя навылет через руку профессора, ушла в воду. В чем опять-таки, по-видимому, виноват был профессор, имевший слишком тонкие руки. Будь он настоящей порядочной жертвой, пуля осталась бы в теле, и можно было бы точно определить, из чьего ружья она вылетела. Но поскольку этот министр-диверсант методически стер с оружия все отпечатки пальцев...

Перед уходом Бенни подтвердил, что Беата действительно болела раком желудка, и сообщил мне дополнительные подробности о завещании. Кроме губернатора и его жены, Беата завещала большие суммы двум старым девам, живущим в Стокгольме, а Барбру Бюлинд получала свои полмиллиона в неделимую собственность — иными словами, в случае расторжения ее возможного брака эти деньги отходили только ей и даже частично не могли перейти к бывшему мужу.

Под конец Бенни сообщил мне, что со вчерашнего вечера профессора Хаммарстрема и фру Идберг охраняет полиция.

После обеда я отправился допрашивать старика Янссона. Он сидел возле лодочных сараев и абсолютно точно соответствовал расхожим представлениям о том, как должен выглядеть старый деревенский рыбак. Это был худощавый, сгорбленный годами старик с характерным узким прищуром глаз и беззубым, хотя и неплохо функционирующим ртом. На голове у него была вязаная шапочка. Он чинил на причале сеть.

— Ты — школьный учитель? Спрашиваешь точно, как полицейские, которые приходили ко мне. Ну да, я видел судью. Он сидел на берегу, где всегда сидит. Сразу после шести я проплывал мимо, да, да, вон там, примерно в полсотне метров от него. И он сидел там же, когда я шел на веслах обратно домой без четверти девять.

— И он оставался все на том же месте, пока вы, господин Янссон, рыбачили?

— Да, да, да, да. Я время от времени посматривал туда, а он все сидел там неподвижно, как пенек.

— Вы видели его так поздно вечером?

— У воды светло, света хватает.

— Вы перекликались?

— Перекликались? Кто же будет кричать и шуметь, распугивая рыбу? Раньше, помню, я иной раз махал ему рукой, но он, видать, слишком большой господин, чтобы помахать обратно. Вот я и перестал. Нет, он все время сидит там, как мешком из-за угла ударенный, и смотрит на поплавок. Вот профессор, другое дело, этот не корчит из себя большую шишку и здоровается со всеми. И разговаривает, если ему приспичит, хотя особо словоохотливым я его не назову. Такие, как он, свое дело знают, — рыбак засмеялся. — Весной я наткнулся на него, когда он прибивал скворечники, работал он хорошо и делал все по-научному, по-настоящему, даже спилил все ветки вокруг, чтобы белки не добрались до птенцов. А вот губернатор — совсем другой человек. Сколько помню, он проводит здесь каждое лето, а словно только что приехал из Стокгольма, не знаю уж как сказать по-другому. Сад у него совсем зарос, и он до сих пор не знает, где водится рыба, хотя бегает здесь со спиннингом каждый божий день. Я видел, как он стоял среди лодок и хлама и закидывал свою удочку, да, да, это было как раз в тот день, когда скончалась старуха Юлленстедт. Художник — мужик получше, он стреляет чаек и других паразитов, хотя тоже чудак. Прошлую осень просидел здесь аж до сентября, все ждал, когда начнутся шторма, чтобы их написать. И как назло море было тихое и гладкое, как в раю, и только на следующей неделе, как он уехал, задули ветра...

«Языкастый старичок, — неблагодарно подумал я, когда наконец отвязался от него. — Он даст сто очков вперед и Сигне и Еве Идберг». Я торопился, спешил к деревенской лавке, куда меня гнал интерес к сообщениям сегодняшней прессы. Заголовки не обманули моих ожиданий. Они были набраны какой-то неописуемой краской, слабое представление о которой может дать только следующая за рвотными испражнениями желто-зеленая слизь. Крупные заголовки буквально вопили, вылезая из газет, как глаза — из орбит.

МИНИСТР СТРЕЛЯЕТ ПЕРВЫМ: КРОВАВАЯ ВАКХАНАЛИЯ НА ВЕЛИКОСВЕТСКОЙ ДАЧЕ — без стеснения визжала «Экспрессен».

ПОКУШЕНИЕМ НА УБИЙСТВО обеспокоен МИНИСТР, подозреваемый ЕЩЕ НЕ ЗАДЕРЖАН — вторил ей конкурирующий орган, прибегая к более изощренным типографическим методам очернительства.