Минный дрейф

– Ах ты, мой хороший, – произнес Сергей с такой щемящей нежностью, с какой, наверное, в глубоком детстве обращалась к нему мама. – Спасибо тебе, воротничок! – поблагодарил коричневого спасителя старший лейтенант и стал примеряться к бобровому лазу. Выбраться, в общем-то, особого труда не составляло. Проход, правда, был достаточно узким, но шел наверх с небольшим уклоном. К тому же на поясе у Полундры болтался нож, а расковырять в мягком песчанике несколько ступенек-углублений – пара пустяков. Вот только с ластами придется расстаться. Но это – не велика потеря. Сергей нервно хохотнул, все еще удивляясь своему невероятному спасению, сорвал с ног мешающие ласты, для удобства работы зажег и воткнул в грунт фальшфейер, с облегчением пробормотал: «Живой. Слава тебе господи! Живой!» – и с усилием вонзил лезвие ножа в податливый грунт.

Глава 21

Дмитрий Анатольевич Глазычев никогда не считал себя суеверным человеком. Наоборот. Он всегда твердо верил в торжество науки, посмеиваясь над теми, кто перелистывал журналы, с упоением читая астрологические прогнозы.

«Если у вас там будет написано, что завтра вам лучше не работать, вы что же, завтра прогуливать будете? – строго спрашивал Дмитрий Анатольевич у работников своей зверофермы и с пафосом добавлял: – Человек – сам кузнец своего счастья. Тунеядцев и алкоголиков на рабочем месте не потерплю! И дураков, которым Кашпировский ведрами заряжал воду, – тоже. Я им тут, понимаешь, иностранное оборудование устанавливаю, технологии современные внедряю, а они мракобесием страдают!»

Особенно доставалось женскому персоналу зверофермы. Те из работниц, кто держал дома хозяйство, бегали в деревню, успевая за время обеда обернуться туда и обратно, подоить корову, накормить скот и самим чего-нибудь перехватить. Но таких было немного. Большинство женщин оставалось трапезничать на работе. И поскольку ни домино, ни карточные игры их не интересовали, а веяния парижской моды были чужды их русской душе, то женская половина работников частенько собиралась в небольшой, специально для них отведенной бытовке. Там они и обсуждали близкие бабьим интересам темы: кто от кого ушел, как дочке после сельской школы в институт поступить или, на худой конец, приворожить какого богатого ленинградца да выйти удачно замуж. Чем и раздражали Дмитрия Анатольевича Глазычева, хозяина зверофермы по разведению бобров и ярого материалиста.

Но вчерашнее происшествие, которое произошло с ним и работником его фермы Свиристелкиным, сильно озадачило Дмитрия Анатольевича. А главное, очень нехорошо повлияло на его безоговорочный авторитет руководителя.

Больше всего Глазычева беспокоило то обстоятельство, что об убитом и, стало быть, пропавшем Свиристелкине никто не беспокоился, словно бы ничего и не произошло. Сегодня, правда, была суббота, выходной день, и на ферме, кроме ее хозяина, оставалось всего трое работников, но ни они, ни допрашивавший его вчера вечером участковый не проявляли к судьбе убитого зверовода никакого внимания.

До обеда Дмитрий Анатольевич отлеживался на коротком диванчике, мучаясь от головной боли, после обеда ждал звонков «из органов», а к вечеру решил разобраться во всем сам. Заодно подлечить гудящую и больную голову. Чтобы не показываться в похмельном виде перед своими работниками, которых сам частенько любил ругнуть за пьянку, Дмитрий Анатольевич дождался, когда они сойдут со двора фермы, прихватил поллитровку из запасов водки, которую сулил за поимку сбежавших бобров, и двинулся к давно облюбованной им беседке на живописном берегу Тосны.

Будучи человеком, свято преданным науке и беззаветно верящим в торжество научно-технического прогресса, хозяин зверофермы тем не менее давно положил глаз на бывшую помещичью усадьбу, заброшенную еще со времен революции. По всей видимости, для властей она не представляла никакой культурной или исторической ценности, да и сама усадьба с прилегающими к ней хозяйственными постройками за прошедшие десятилетия обветшала до такой степени, что местные власти не утруждали себя возможностью использовать эти строения хотя бы под склады.