Миноносец. ГРУ Петра Великого

Семья. Дети. Отечество. Простые ценности, коими обладает любой бедняк. А я? В моих жилах течет русская кровь, шестнадцатый год служу русскому монарху – но числюсь иноземцем. И самое главное – не чувствую себя среди своих. Невидимая трещина мироздания разделяет меня с царскими подданными. Мы разно мыслим и разного хотим. Даже когда хотим, по внешности, одного, тут самая-то глубинная чужеродность и всплывает. Взять, скажем, деньги… Благородное сословие здешнее умеет только копить или тратить, а правильное обращение с этим великолепным инструментом ему не дано.

Так где же моя отчизна? Древний Рим? Я не так наивен, как был ребенком. Европа? Сыт по горло. Дух соперничества слишком силен, и справедливости нет ни на грош. Век не забуду молодые годы: стоит чуть поднять голову, братья во Христе от всей души приложат тебя мордой об стол. Когда б не царь Петр – ничего бы у меня не вышло. Здесь, в России, надо врастать. Пускать корни. Семью заводить. Теперь ничто не мешает, возраст тоже не препятствие – Шереметев вон в шестьдесят по второму разу женился и пятерых детей успел сделать.

Только Боже упаси ошибиться. Собственно, в сторону девиц на выданье я после возвращения поглядывал, но подходящих не видел. Если подойти к выбору серьезно, подобно планированию военной кампании, сразу заметно, что требования противоречат одно другому.

Во-первых, надо породниться со старинной знатью. Приобрести многочисленных влиятельных родственников.

Во-вторых, ни супруга, ни ее родственники не должны мне навязывать свой образ жизни. Тратить время на пустопорожние светские обязанности категорически не согласен.

В-третьих… Ну, пусть не будет красавицей, но приятная внешность и покладистый нрав обязательны. И чтоб не дура!

Одно последнее условие оставляет громадное множество кандидаток за чертой, а чтобы совместить предыдущие два, понадобится нетривиальное тактическое решение. Но и откладывать больше нельзя. При всей нелюбви моей к многолюдству, надо не прятаться на заводе от праздников, а проводить оные в Петербурге. Начать хотя бы с годовщины Полтавской баталии. И непременно на ассамблеи ездить.

Твердое намерение сие умиротворило бесприютную душу, как будто дело уже наполовину сделано, и позволило с новой силой предаться трудам. В первую очередь связанным с морской войной, ибо соединенный англо-шведский флот в тридцать пять вымпелов явился у Ревеля с враждебными намерениями, кои не замедлил выказать, спалив на эстляндском берегу солдатскую баню и какой-то сарай. Один наш галиот, идущий из Бристоля, был взят шведами, но тут же отпущен по приказу адмирала Норриса, опасавшегося ответных мер Петра против английского купечества. Вернулся «Сан-Дженнаро» с грузом неаполитанского вина, моментально распроданного: я и себе оставил несколько бочек. Сильней вина пьянили финансовые новости. Акции Южных морей, номинально стофунтовые, ушли по пятьсот пятьдесят – письмо Джошуа Уилбура, о сем извещающее, было исполнено похоронного настроения, ибо к моменту написания они подскочили до восьмисот девяноста. В Париже банк Джона Ло переживал, вероятно, самые серьезные трудности с момента основания: размен билетов на звонкую монету был временно прекращен, французские деньги хлынули в Лондон. Они-то и вызвали небывалый подъем британских фондов, казавшихся испуганным рантье более надежными, чем отечественные. Вследствие денежного потопа цены выросли на всё, и на металлы – тоже. Торговые суда непрестанной чередой потянулись в Петербург и Або. Воспользоваться дороговизной можно было двояко: мне виделось более правильным не гнаться за каждой копейкой, но продолжать теснить шведов, увеличивая свою долю на английском рынке. А будущее сей коммерции принадлежало более изощренным видам товара, нежели грубо кованая полоса.

В плане долгосрочной торговой стратегии Восточная Англия, вотчина семейства Кроули, требовала особого подхода. В Бристоль и Ливорно вальцованное железо можно было отправлять вольной ценой и в любом разумном количестве, а в Лондон – очень осторожно, заранее договорившись о разделе выгод. Любезный друг Джон, мой главный покупатель, имел все возможности подложить свинью, опротестовав патент, взятый на имя Уилбура, и устроив подобную моей мастерскую где-нибудь в Винлатоне или Стоурбридже. Масштабы его компании позволяли. Теоретически призвать моих агентов к суду мог кто угодно – но европейцы, как правило, не делают подлостей бескорыстно. За деньги – всегда пожалуйста, а даром… Такое только у нас в России бывает: уж не знаю, из зависти или просто из любви к искусству. У англичан другая логика. Зачем заводить утомительную и дорогостоящую тяжбу, если не получишь в итоге ни единого пенни?