Минск. Путеводитель по Городу Солнца

Машиносчетная станция походила на маленький цех, заполненный большими металлическими шкафами, в которых круглые сутки крутились бобины с магнитными лентами. Шкафы вели учет готовой продукции, расход материалов, насчитывали зарплату рабочим. Это был большой и древний компьютер, который занимал целый этаж старинного дома. Гуляя среди этих загадочных, тихо жужжащих огромных шкафов, я пытался представить, что в них происходит. Когда я заглядывал внутрь, находил там бесчисленное количество маленьких проводков, по которым, как мне казалось, течет какая-то умная жидкость. Она поступала в те части шкафов, куда заглянуть я не мог. От них эта «жидкость» передавалась в другие закрытые ящики. Правда, когда появлялся мастер и отпирал какой-нибудь таинственный шкаф, из него ничего не выливалось. Я опять обнаруживал там проводки, намотанные на странные черные конструкции. Кроме умных шкафов имелись на станции и другие устройства. Из одних выходил длинный, запечатанный цифрами белый рулон, который складывался гармошкой и загадочно именовался табуляграмма. Другие устройства протыкали дырочки в прямоугольниках из плотной бумаги. Понять смысл прямоугольников было сложнее всего. На каждом располагались ряды одинаковых чисел. Начинались они с сорока пяти горизонтальных нулей. Рядом, ниже, шло сорок пять единиц, затем столько же двоек, еще ниже троек, четверок, пятерок. Девятки завершали парад. Прямоугольники загружали в устройство плотно сбитыми параллелепипедами. Когда они из него выходили, правильные ряды чисел редели. В каждом несколько цифр отсутствовало. Вместо них в стройных порядках просвечивались пустоты. Смысл исчезновения чисел был мне не ясен. Может, поэтому мне больше нравилось блуждать в лабиринтах железных шкафов с таинственной жидкостью, в которой содержатся знания. Хотя в этом районе и находилось самое ненавистное место, какое можно только представить – ночные ясли, куда мать меня иногда отправляла, когда работала во вторую смену, все равно я любил Немигу. Мне было уютно среди ее нешироких путаных улиц, невысоких кирпичных домов со странными пристройками, обшарпанных стен, обросших замысловатой пастелью вековых наслоений. Немига была полна котами, бродячими собаками и множеством любопытных для меня персонажей. В ее дворах еще встречались, наверно, последние в Минске бродячие стекольщики и точильщики ножей, которые, обвешавшись нехитрым инструментом, расхаживали со двора во двор, распевно зазывая жильцов воспользоваться их услугами. Немига полнилась дурманящим ароматом лившегося из ее труб каминного дыма. Не любить этот аромат было невозможно, ведь уже тысячи лет он отзывается в нас смутным воспоминанием о тепле и спокойствии первобытного очага. Немига пахла этим сладким воспоминанием. Уже на подступах я ощущал ее дурманящий запах, пытаясь угнаться за матерью, спешившей к своим умным шкафам на втором этаже старого, наполненного историей дома. Правда, это была Немига уже губернского Минска. Многими годами позже мне попались изображения старых гравюр. Я был поражен, насколько они отличались от Минска моего детства. На них я увидел город по стилю похожий на Вильно – крутые черепичные крыши, башни костелов, Иезуитский коллегиум, ратуша. Как потом я узнал, Минск и Вильно действительно строили одни и те же архитекторы. Город был католический: перед приходом Империи на его территории находилось двадцать восемь католических и униатских костелов и лишь одна православная церковь. Только на площади Верхнего рынка стояло пять барочных костелов. Все они исчезли не после войн, а были снесены или перестроены в православные церкви в XIX веке в наказание за антирусские восстания.

15