Минск. Путеводитель по Городу Солнца

В детстве я мог недолюбливать площади и улицы, но уж точно любил дворы Города Солнца. В нем почти не встречалось колодцев, замкнутых каменных мешков, которые так распространены в Европе. Дворовая часть идеального Города не являлась замкнутой территорией, предназначенной только для обитателей дома, но, скорее, пространством, открытым для всех, местом, где протекала большая часть жизни Города. Каждый двор Города Солнца был спасительной заводью, где можно укрыться от палящего солнца его площадей, от его с укором взиравшей на тебя имперской архитектуры, от геометрии, в которой учли золотое сечение, но почему-то забыли принять в расчет тебя. Дворы Города были маленькими парками, ограниченными прямоугольниками кварталов. В каком-то смысле они являли собой протестные диагонали Города Солнца, альтернативу его жесткой правильной геометрии. Если нужно пройти из точки А в точку В, нет смысла добираться туда прямыми углами улиц. Зная, что каждый квартал – это полый прямоугольник, в который ведут несколько арок, можно войти с одного угла, пересечь двор по диагонали и выйти на другой стороне. Все обитатели Города пользовались таким способом преодоления его пространства. Дворы становились продолжением улиц, иногда настолько, что казались оживленнее, чем было задумано создателями Города. В Городе Солнца не могло существовать закрытого, приватного пространства. Частная жизнь не имела права на уединение и изоляцию. Любой уход от коллектива вызывал подозрение. Временами и посещение туалета не являлось частным делом. В больших коммунальных муравейниках – армии и пионерских лагерях, через которые проходили все граждане страны Счастья, – даже туалеты строились без индивидуальных кабинок. Правда, еще сохранялось разделение на женские и мужские. В моем детстве во дворах Города Солнца еще оставались фрагменты сценических декораций, поставленных, когда строился этот Город. Я помню эти странные гипсовые скульптуры, которые стояли среди цветочных клумб и зарослей придворцовых парков. Эти парки сильно отличались от больших парков Города Солнца, где правила геометрия аккуратно постриженной зелени, рассеченной аллеями и установленными в правильных местах фонтанами. В этих же сохранялась какая-то природная дикость, словно тот, кто их создал, вдруг о них забыл, оставив жить своей неправильной негеометрической жизнью. И они жили, обрастали кустами, сорняками, случайными сараями, непонятными заборами и гаражами. В окружении полудиких кустов и сараев гипсовые скульптуры медведей с бочонками меда, оленей, маленьких мальчиков с книжкой в руках, женщин, ведущих за руку детей, выглядели по-особому трогательно. В них звучала какая-то душевная мелодия, совсем не похожая на солнечные пассионарные марши Города Солнца. В заросших придворцовых парках зависало состояние безвременья очеловеченных руин. Их псевдоантичные вазы, окруженные лопухами и зарослями сирени, словно попадали в неизвестное время из неизвестного места. Из-за высоких тополей на них смотрели суровые изнанки дворцов, глазницы редких ренессансных окон, прораставших прямо из неоштукатуренных кирпичных стен, модульоны оборванных на полуслове карнизов, проваленные крыши сараев, коринфские пилястры арок, ведущих на площадь. Вокруг них бегали дети с деревянными автоматами, ходили красноносые мужики с бутылками в руках, домохозяйки развешивали свежевыстиранное белье. Создавалось ощущение вечности и безвременья, руин цивилизации, время которой раскололось на фрагменты, и эти фрагменты стеклышками калейдоскопа собирались в причудливые узоры. Узоры эти были одновременно реальны и призрачны. К вазе можно было подойти, потрогать ее выбеленную шершавую поверхность, но она была иллюзорна, нереальна в своем явлении здесь, закинутая в одиночество этого странного Города из безымянной культуры неизвестного века. Из Цивилизации, которой нет, во Времени, которого нет.

 Обороты дворцов. Башни площади Ворот

36