Минучая смерть

Федя поднялся, решил за воротами поклониться Саше, пожать руку, если она протянет ее, — и конец. Но вышло все совсем не так. На крыльце их обрызнуло солнцем, обмахнуло ветром, и он размашисто сказал:

— Вот так ветеро-о-ок!

Саша как бы подхватила его слова:

— Я люблю такой ветер, — запнулась и шепнула: — Такой ветер был, когда отца хоронили.

— Он весною умер — Вот чудило! — вскрикнул Федя и, спохватившись, добавил: — Весной разве можно умирать?

Моя мать в снег, в самую слякоть умерла…

Саша удивилась тому, что у него уже нет матери, и начала расспрашивать, давно ли она умерла, чем болела.

О покойниках им легко было говорить, — слово слово приводило, — но они чувствовали, что разговор вот-вот оборвется.

Ноги млели от неловкости и беспокойства, а в уши, в лица, под пальто дул грудастый от влаги ветер и кружил головы хмелем потревоженной на огородах земли, горечью прели, терпкостью набухшего в воде дерева, сладостью навоза, ароматом тающих в далях снегов. По синему и казавшемуся близким небу, боясь приближаться к солнцу, плыли белые, курчавые горы облаков. Из-за угла выплыла больница и как бы сказала Феде и Саше: «Ну, прощайтесь».

Они забеспокоились, не взглянув друг на друга, свернули в сторону, забыли о покойниках и зачастили словами: она — о том, как в ледоход унесло купеческую купальню, он — о том, как под пасху в слободской церкви рабочие вместо носовых платков находили в карманах прокламации. Оба смеялись и вновь говорили, говорили. А когда больница надвинулась с другой стороны, замедлили шаги и вросли у крыльца в тротуар. Саша спешила досказать, как один больной открыл ночью окно и по карнизу и трубе спустился о третьего этажа во двор. Федя жадно слушал и тонул в огне и синеве ее глаз.

— Ну, чего дорогу заступили?

Они обернулись к бородатому сердитому старику, уступили ему дорогу и, давясь смехом, протянули руки.

— Ой, какая у вас рука!

Федя в испуге отвел правую руку назад и покраснел:

— Какая?

— Большая, крепкая.

Саша занесла ногу на ступеньку, на другую и выше, выше. Федя не сводил с нее глаз, будто она могла упасть, и вытягивался. Когда ее рука коснулась двери, сердце его заныло, и рот раскрылся:

— А когда вы это…

Федя не узнал своего голоса - чужой, хриплый - и запнулся. Саша не расслышала его слов, но догадалась, что они значат, и вспыхнула:

— Когда сменяюсь? Да?

Федя шагнул к ней через две ступеньки и кивнул. Она слетела к нему в стуке каблуков, обмахнула его ветерком платья, дыханием, позвонила голосом и исчезла…

XI

Бурлящая под мостом мутная вода как бы вскинулась к перилам и остудила Федю. Он круто остановился. - «Надо Фоме оказать» — и пошел назад. Шел он деловито, без колебаний, а когда Фома закрыл за ним дверь и опросил:

— Ну, как? Ничего подозрительного не заметил? — растерялся и с трудом забормотал:

— Я к тебе это… ну, объяснить пришел… С этой девушкой вышло, видишь ли, у меня… ну, понимаешь? Давай другую квартиру искать, а то как бы не случилось чего.

К горлу клубком поднялась досада: «Зачем я говорю ему? Он расспрашивать станет». Федя показался самому себе жалким, смешным, провинившимся, но поправляться было уже поздно, — Фома все понял, осуждающе смотрел на него и качал головою:

— Вот не ожидал, вот не ожидал. И как это все произошло?

Федя глядел в пол и не отзывался. Фома подошел к нему ближе, по одному олову вытянул из него все, что надо, и отчеканил:

— В общем чепуха, но, признаюсь, для меня это дикая неожиданность. Тебе больше не следует видеться с этой девицей. Ясно?

Подождав ответа, Фома затревожился и подвел Федю к окну:

— Слушай, да ты, кажется, не согласен со мною? Да?

Ну, говори. Хочешь любовь совместить с делом. Да? Я не аскет, не монах, ты знаешь, но в данном случае я против этого. Где мы такую удобную квартиру найдем?

Феде почудилось, что выход еще есть, и он с жаром заговорил:

— За садом есть две квартиры, у мыловаренного, за цирком…

— Оставь ты это, — остановил его Фома, — и гляди в корень. Что произошло? Ты увидел красивую девушку, допускаю, что понравился ей, она вспыхнула, а ты за нею-пф!.. и готов! Уже любишь, мучаешься, терзаешься.

И так внезапно? Да не пойди ты со мной квартиру смотреть, ведь ничего этого не было бы. Случайность же, весенний бред, в крови скрипочки запиликали, а ты в это вкладываешь весь жар, подчиняешь этому дело…

Федя слушал и кивал: правда, все правда, возражать нельзя, нечего возражать, но Фома казался сухим, холодным. Его слова вызывали раздражение, а его рассудительность заполняла сердце чем-то близким к злобе. Это было так неожиданно, что Федя растерялся, замахал рукою:

— Ну, ладно, ладно, до свидания! — и пошел к двери.

Фома раздраженно схватил его за рукав, дернул и поднял палец:

— Слушай, я не мальчишка и вести себя со мною так не советую тебе. Я знаю, что говорю. Одно из двух: или ты останешься при своем, или даешь мне честное слово, что больше не пойдешь к этой девице. Ну?

— Да, даю, даю честное слово….Пусти…

На улицу Федя вышел в дрожи, с наморщенным лбом.

Фома прав: «Нельзя так, нельзя». Федя стыдил себя и удивлялся: «Как это вышло? Как оно вышло?»